"Тексты, которые помогут нам познакомиться ближе"
Здесь я размещаю свои статьи, наброски, эссе, отрывки из художественных произведений.
Буду рада созвучию и вашему отклику!
Буду рада созвучию и вашему отклику!
Елена Афонина
кандидат филологических наук, литературовед, журналист и писатель
Елена Афонина
Статьи
Это было очень давно. Почти двадцать лет прошло. Восемнадцать...
À la recherche du temps perdu. Мой Париж.
Питер… Сколько с ним связано…ведь в нем прожито целых семнадцать лет!
Петербург
Как проживали весну в русской литературе?
Весна идет! Чему нас научат великие поэты?
Мы все еще живем в очень "мужском" мире, дипропорционально мужском. Но времена все же меняются!
Женщины, которые восхищают.
Личная история о школе.
ВОЙНА.
История о личной свободе.
Не выдумывай!
Как происходят открытия.
Легкое дыхание
Самые большие озарения случались со мной не в монастырях...
Страх жить
Пройдите Практикум по звукописи, стилю и композиции и выполните упражнения из Рабочей тетради писателя.
Вас ждет обучающее видео (40 минут пояснений и комментариев к упражнениям) и 23 страницы практических заданий в PDF.
После этого занятия вы будете писать лучше.
Вы можете подробно ознакомиться с практикумом и структурой рабочей тетради на отдельной странице!
Вас ждет обучающее видео (40 минут пояснений и комментариев к упражнениям) и 23 страницы практических заданий в PDF.
После этого занятия вы будете писать лучше.
Вы можете подробно ознакомиться с практикумом и структурой рабочей тетради на отдельной странице!
Учитесь искусству письма у профессионалов!
Каждое письмо - это маленький редакторско-литературный журнал для творческих единомышленников, где я размышляю о жизни, писательстве, книгах, искусстве, делюсь с вами интересными ресурсами, ссылками на статьи, приглашаю в дискуссии на актуальные темы и где впервые рассказываю о своих новых идеях и программах по обучению литературному мастерству и искусству чтения и понимания текстов.
Если вы хотите получать мои письма с подборкой статей и материалов, оставьте свою электронную почту в форме ниже:
Если вы хотите получать мои письма с подборкой статей и материалов, оставьте свою электронную почту в форме ниже:
Получайте полезные материалы в регулярной новостной рассылке!
Есть вопросы?
Вы можете связаться со мной любым удобным для вас способом
Елена Афонина — писатель и музыкант, певица и поэт, автор песен, нескольких музыкальных альбомов и стиховых спектаклей, литературовед со степенью кандидата наук, лектор, преподаватель, журналист.
Long Love
Лотерейный билет
Content Oriented Web
Make great presentations, longreads, and landing pages, as well as photo stories, blogs, lookbooks, and all other kinds of content oriented projects.
Питер … Сколько с ним связано…ведь в нем прожито целых семнадцать лет! Лишь недавно, отвечая на многочисленные вопросы о своем «переезде», я осознала это – семнадцать. Не задумываешься. А тут – вот. Столько яркой прекрасной жизни в этих парках, на Невском, в квартирах, и в садах, и в музеях, с друзьями, со своей семьей и любимыми среди музыки красоты.
Просто когда-то я решила внутри себя, что могу жить только здесь – и уехала сюда жить. В Петербург. Отвечая на вопрос о переезде, который вчера задала мне подруга. Каково это: вдруг «решиться»? Никогда у меня у самой не было таких вопросов. Я просто брала и ехала.
И – семнадцать лет в моем сказочном золоченом ларце.
И я вспомнила, как заснеженной Петроградкой, в воскресенье, я иду в своем кашемировом красном пальто, в черной фетровой кепке, жду Федота с занятий, снег валит в лицо и витрины и огни темно-синих троллейбусов озаряют светящимся плеском дорогу: магазин сувениров, лавка с брошами, непременно, бутик, где кружевом обволакивают нежные зефирные бра, распродажи befree со смешными ресницами манекенов, кафе «Север» с фонарями на дагерротипах, бутафорскими тортами и сияющими разноцветным желе на корзиночках с киви и вишней, крылья ангелов в ресторации «Счастье», макарунами в зеркалах между патиной и гостями, и подарочными коробками в оплетении шелковых лент ... И хруст снега, и улыбки прохожих, кашемировые свитера look at me, стеллажи «Чайного дома», где в сиянии склянок запрятаны ароматы жасмина, шоколада и манго, лепестки васильков и улун, и звенит колокольчик над прилавком из темного дерева… А потом по плиткам парадной вдоль начищенных старых перил топот ног, сбегает Федот, и мы вместе идем есть блины…
Просто когда-то я решила внутри себя, что могу жить только здесь – и уехала сюда жить. В Петербург. Отвечая на вопрос о переезде, который вчера задала мне подруга. Каково это: вдруг «решиться»? Никогда у меня у самой не было таких вопросов. Я просто брала и ехала.
И – семнадцать лет в моем сказочном золоченом ларце.
И я вспомнила, как заснеженной Петроградкой, в воскресенье, я иду в своем кашемировом красном пальто, в черной фетровой кепке, жду Федота с занятий, снег валит в лицо и витрины и огни темно-синих троллейбусов озаряют светящимся плеском дорогу: магазин сувениров, лавка с брошами, непременно, бутик, где кружевом обволакивают нежные зефирные бра, распродажи befree со смешными ресницами манекенов, кафе «Север» с фонарями на дагерротипах, бутафорскими тортами и сияющими разноцветным желе на корзиночках с киви и вишней, крылья ангелов в ресторации «Счастье», макарунами в зеркалах между патиной и гостями, и подарочными коробками в оплетении шелковых лент ... И хруст снега, и улыбки прохожих, кашемировые свитера look at me, стеллажи «Чайного дома», где в сиянии склянок запрятаны ароматы жасмина, шоколада и манго, лепестки васильков и улун, и звенит колокольчик над прилавком из темного дерева… А потом по плиткам парадной вдоль начищенных старых перил топот ног, сбегает Федот, и мы вместе идем есть блины…
Вчера, проходя через Речной, после набережной и встречи с подругой, где она мечтала о Питере, о возможном переезде туда, взвешивая все свои многочисленные «за» и «против», я вдруг стала скучать. По своей «нью-йоркской» квартире, где так много розового и Париж с Сакра Кёр на стене, где мой длинный необъятнейший шкаф, больше схожий с гримеркой актера, где засохли почти все цветы и немеет без тепла моих рук фарфор хрупких сервизных чашек … Где в паркете дышит любовь. Красота и мечты. И я заскучала настолько, что даже набрала номер своей старшей коллеги, петербурженки в восьмом поколении, с которой мы преподавали арабам русский у Таврического сада когда-то. Позвонила, чтобы в этом дрожании провода, только войти в Петербург, в его строгие стогны. «Ничего тут хорошего нет. Наслаждайся тверским раздольем», - резюмировала хриплым голосом коллега с берегов Невы. Мне стало теплей. Я продолжила вспоминать.
И моя жизнь, такая утонченная, красочная, полная драм, приключений, комедий, театральных изысков, вся предстала, как на ладони.
На одной из сессий с моим психологом Надей та удивилась: «Почему же ты вспоминаешь как самые счастливые только свои немецкие года, до пяти лет? Где же все остальное? Ты же взрослая женщина?» Я стала размышлять об этом. И – ничего не ощутила, все прочувствовалось как во льду. Даже картинки, и те, были где-то глубоко-глубоко внутри льда. Еле видные, исчезающие. Нечитаемые совершенно. То ли дело мой Нойрупин – как вчера, несусь под дубами с ватагой ребят и с корзинкой черешни на руле велосипеда. В ощущениях - живо!
Но все же, благодаря этим вопросам, удивленная их правотой, я потихоньку стала обсуждать что-то из той моей питерской жизни с мамой, во время прогулок вдоль Тверцы, и хотя бы номинально вспоминать, хоть без чувств – но вспоминать. В августе я бежала из Питера, по-другому не назовешь: наверно, шок карантина дал себя знать. Я была настолько в настоящем, что забыла все прошлое. Как будто его и не было. Как будто и не стоит его вспоминать. В топку жизнь! Ту. Есть другая. Не обесценивание ли это? Безусловно. И я хотя бы краем души я постепенно стала это осознавать. Потом вспоминать, а потом, наконец, воспоминание о моем прекрасном Петербурге, о моей фантастической жизни в нем пролились во мне золотым ливнем. Вчера.
И я вспомнила себя в высоких сапожках и приталенном шоколадном пальто с меховым воротником и гладкой прической. Мои первые лекции на Караванной в бытность там на первой «работе» , сразу «доцентом». Семнадцать лет назад. И мои студенты, и эклеры в булочной вспомнились живо, и гомон, и споры за столиками и на улице. Но главное, конечно, мои коричневые бриджи, или черная юбка-пачка и ланч в суши-баре непосредственно прямо напротив Александринского театра. А потом кинотеатр «Аврора» и прогулка в галереях Гостинки. И мой цветной зонтик с карамельной ручкой. И розовый бархатистый диван с иероглифами в нашей первой квартире – да, розового всегда было много. Умудриться достать диван в японском стиле в розовом бархате? Запросто. Компромисс предпочтений: дзен-буддизм и прованс. И душистый горошек на лоджии, и обеды на восьмом этаже. Высоты тоже было достаточно. Во всех квартирах.
Или мой «фиолетовый» выход . «Ах, эта шляпа затмевает весь Невский!» - слышу я восхищенные возгласы художников у ограды Катькиного садика. Серебристо-сиреневое пальто, баклажанного оттенка брюки-клеш и лиловая кожа перчаток на подкладке из тончайшего шелка. И Невский. Покоренный, у моих ног. И я - покоренная им.
И второй день после свадьбы – золотистые плиты проспекта,кто бывал на Невском в закате – тот прочувствует этот момент. Апрель, толпы, мы идем в ресторан. На мне шелковая розовато-серая юбка с бантом и прическа а-ля Жаклин. И мой дедушка, восхищенный проспектом. Вспоминающий себя здесь в 46-м.
И мое шелковое платье Jaeger цвета бургунди на крыше «Парусов» Петроградки в огнях и звенящем шампанском. Много позже. И я в туфлях из зеленого шелка...
Вся моя семнадцатилетняя жизнь, недооцененная, похороненная в недрах памяти вдруг восстала во всем своем великолепии изо льда, цветным пламенем, задышала и заискрилась, обняла меня теплым объятьем, проявилась большим приключением, бурной, страстной, манящей, живой, и такой моей настоящей петербургской сказочной былью.
И моя жизнь, такая утонченная, красочная, полная драм, приключений, комедий, театральных изысков, вся предстала, как на ладони.
На одной из сессий с моим психологом Надей та удивилась: «Почему же ты вспоминаешь как самые счастливые только свои немецкие года, до пяти лет? Где же все остальное? Ты же взрослая женщина?» Я стала размышлять об этом. И – ничего не ощутила, все прочувствовалось как во льду. Даже картинки, и те, были где-то глубоко-глубоко внутри льда. Еле видные, исчезающие. Нечитаемые совершенно. То ли дело мой Нойрупин – как вчера, несусь под дубами с ватагой ребят и с корзинкой черешни на руле велосипеда. В ощущениях - живо!
Но все же, благодаря этим вопросам, удивленная их правотой, я потихоньку стала обсуждать что-то из той моей питерской жизни с мамой, во время прогулок вдоль Тверцы, и хотя бы номинально вспоминать, хоть без чувств – но вспоминать. В августе я бежала из Питера, по-другому не назовешь: наверно, шок карантина дал себя знать. Я была настолько в настоящем, что забыла все прошлое. Как будто его и не было. Как будто и не стоит его вспоминать. В топку жизнь! Ту. Есть другая. Не обесценивание ли это? Безусловно. И я хотя бы краем души я постепенно стала это осознавать. Потом вспоминать, а потом, наконец, воспоминание о моем прекрасном Петербурге, о моей фантастической жизни в нем пролились во мне золотым ливнем. Вчера.
И я вспомнила себя в высоких сапожках и приталенном шоколадном пальто с меховым воротником и гладкой прической. Мои первые лекции на Караванной в бытность там на первой «работе» , сразу «доцентом». Семнадцать лет назад. И мои студенты, и эклеры в булочной вспомнились живо, и гомон, и споры за столиками и на улице. Но главное, конечно, мои коричневые бриджи, или черная юбка-пачка и ланч в суши-баре непосредственно прямо напротив Александринского театра. А потом кинотеатр «Аврора» и прогулка в галереях Гостинки. И мой цветной зонтик с карамельной ручкой. И розовый бархатистый диван с иероглифами в нашей первой квартире – да, розового всегда было много. Умудриться достать диван в японском стиле в розовом бархате? Запросто. Компромисс предпочтений: дзен-буддизм и прованс. И душистый горошек на лоджии, и обеды на восьмом этаже. Высоты тоже было достаточно. Во всех квартирах.
Или мой «фиолетовый» выход . «Ах, эта шляпа затмевает весь Невский!» - слышу я восхищенные возгласы художников у ограды Катькиного садика. Серебристо-сиреневое пальто, баклажанного оттенка брюки-клеш и лиловая кожа перчаток на подкладке из тончайшего шелка. И Невский. Покоренный, у моих ног. И я - покоренная им.
И второй день после свадьбы – золотистые плиты проспекта,кто бывал на Невском в закате – тот прочувствует этот момент. Апрель, толпы, мы идем в ресторан. На мне шелковая розовато-серая юбка с бантом и прическа а-ля Жаклин. И мой дедушка, восхищенный проспектом. Вспоминающий себя здесь в 46-м.
И мое шелковое платье Jaeger цвета бургунди на крыше «Парусов» Петроградки в огнях и звенящем шампанском. Много позже. И я в туфлях из зеленого шелка...
Вся моя семнадцатилетняя жизнь, недооцененная, похороненная в недрах памяти вдруг восстала во всем своем великолепии изо льда, цветным пламенем, задышала и заискрилась, обняла меня теплым объятьем, проявилась большим приключением, бурной, страстной, манящей, живой, и такой моей настоящей петербургской сказочной былью.
Content Oriented Web
Make great presentations, longreads, and landing pages, as well as photo stories, blogs, lookbooks, and all other kinds of content oriented projects.
Это было очень давно. Почти двадцать лет прошло. Восемнадцать.
Собачка была, рыжей, маленькой, по-парижски небрежной, на кривых и тоненьких ножках, наплевательски относящейся ко всему, что навстречу идет, глуповато-самовлюбленной.
В Риге, где я родилась, провинциальной столице, которая кичилась европейским укладом, наступить в собачье амбрэ в центре города на тротуаре - совершенно немыслимо. Моветон и скандал для газет. Быть такого не может. Попадание в экскрименты на священном парижском булыжнике, где ходил сам Бальзак и искали друг друга кортасаровские герои, потрясло. И обидело.
Как же так? Огонь Мары вырывается в переулках, интонации Джо Дассена и - бах! Мой сандалий в дерьме. От внезапности мне запомнилось все: хозяйка собачки – парижанка, в черном плащике, со стрижкой, загорелая и уродливая; парижанин, возносящийся к небу на своих ста девятоста, – очень тонкий, с изысканным профилем; как прекрасны все их мужчины, и чудовищны - женщины. Вот бы все поменять … Их бы к нам, наших - к ним. Мои мысли тех пор. Торжество справедливости.
И потом, что же было потом? Я нашла тот самый сад, Люксембургский, про который поет Джо Дассен на пластинке в конверте цвета фуксии у меня дома, а по саду раскиданы стулья из металла, спинки в маленьких дырочках, все просвечивает, и на них все сидят, как хотят, а не вместе рядком на скамейках. Я ждала, что вот будет рядком, как у Бидструпа на картинке «Парижская скамейка», и целуются. Нет. Никто не целовался. Стоит Люксембургский дворец, старики играют в петанк. Сейчас знаю - петанк, а тогда – катают шары по песку, и меня ошарашила мысль: вот, в соседних домах ведь живут! Вышли вечером в драных майках играть в это странное нечто …и стоит статуя … Крошечная по сравнению с знаменитой американской, вся в каком-то кустарнике и плюще. Держит факел. В венке из шипов. И растут апельсины, прямо через решетку Ботанического сада растут. Оранжевые, в жухлых листьях. Фотографии на биллбордах вокруг, что-то выставочное, про спорт. Все иду и иду, посидела немножко, пошла. Только после больницы, и нога очень сильно болит – ну, так лучше ходить. А со мной мой одногруппник – мы приехали учить в Ахен немецкий и попали в Париж. Всего на день. И нас всех отпустили гулять. Увязался за мной - потому что я «знаю все».
Лето, жарко, парижане на дачах. Мы идем только пешком. У меня карта есть! И пошли. Он покорно поплелся за мной. Вроде как, и обуза, но зато есть и толк – на кого опереться.
Занял 30 евро и не вернул. До сих пор не вернул. 18 лет уж прошло, вырос курс - не вернул!
Обменяли с обманом. На Монмартре. Кто ж меняет у Сакра-Кер деньги … Поменяла. Настоящий турист.
И петанк, и Дом Инвалидов, и пустые проспекты – широкие, пустынные проспекты Парижа в воскресный день. Абсолютно безлюдные, бесконечные – плывут вдаль. Кружат голову пустотой. Фантастическое, нереальное. Тюль в окне. Пальмы в кадках сквозь открытые двери балконов, высоко – жалюзи, занавески, в глубине кто-то ходит с бокалом в тонких мраморных пальцах. Шардоне искрится в стекле. Вру, конечно, - никто не ходил. Хотя мог. Штукатурка – желтая, серая. И улитки лежат на прилавках. На площади, где покоится Наполеон. Афроамериканцы молчат мне в ответ - мой французский так плох? На кораблике, под дождем в темноте. Безусловно, самый красивый - мост под именем императора, русского. Надо мной Нотр-дам-де-Пари.
На Ситэ я беру одну розу. До сих пор хранится в альбоме: лепестки посреди фотографий с куполами парижских церквей. Мою руки водой из колонки, умываю лицо, и струя из чугунного крана бьет по грязным ногам и песку. Набираю немного в бутылку. Очень хочется пить. Мы прошли пол-Парижа по жаре тридцать пять. Тюильри, Лувр, дворцы. Весь Париж – городок из песка. Однотонный, хрустящий рельефом. Набережные, Эйфелева башня – никакого желания на нее залезать, вскинуть голову и отойти; акварели художников, нищие, и еще – Марсель Пруст неожиданно выплыл поминальной доской на стене. À la recherche du temps perdu.
Вот мои 12 часов.
Если это любовь, то Париж – безусловно, город любви. Марсель Пруст, Джо Дассен, ручной пес, апельсины и желтый песок, облетевшая штукатурка, тюль, улитки, блестящий петанк. Карта вся исчерчена сплошь. А подошвы в пыли. В переулках огонь Кортасара. На Ситэ еще множество роз. Фонари - Камиль Писсаро. Сквозь автобусное стекло, через дождь, размывают Триумфальную арку. И сандалии почти безупречны.
Собачка была, рыжей, маленькой, по-парижски небрежной, на кривых и тоненьких ножках, наплевательски относящейся ко всему, что навстречу идет, глуповато-самовлюбленной.
В Риге, где я родилась, провинциальной столице, которая кичилась европейским укладом, наступить в собачье амбрэ в центре города на тротуаре - совершенно немыслимо. Моветон и скандал для газет. Быть такого не может. Попадание в экскрименты на священном парижском булыжнике, где ходил сам Бальзак и искали друг друга кортасаровские герои, потрясло. И обидело.
Как же так? Огонь Мары вырывается в переулках, интонации Джо Дассена и - бах! Мой сандалий в дерьме. От внезапности мне запомнилось все: хозяйка собачки – парижанка, в черном плащике, со стрижкой, загорелая и уродливая; парижанин, возносящийся к небу на своих ста девятоста, – очень тонкий, с изысканным профилем; как прекрасны все их мужчины, и чудовищны - женщины. Вот бы все поменять … Их бы к нам, наших - к ним. Мои мысли тех пор. Торжество справедливости.
И потом, что же было потом? Я нашла тот самый сад, Люксембургский, про который поет Джо Дассен на пластинке в конверте цвета фуксии у меня дома, а по саду раскиданы стулья из металла, спинки в маленьких дырочках, все просвечивает, и на них все сидят, как хотят, а не вместе рядком на скамейках. Я ждала, что вот будет рядком, как у Бидструпа на картинке «Парижская скамейка», и целуются. Нет. Никто не целовался. Стоит Люксембургский дворец, старики играют в петанк. Сейчас знаю - петанк, а тогда – катают шары по песку, и меня ошарашила мысль: вот, в соседних домах ведь живут! Вышли вечером в драных майках играть в это странное нечто …и стоит статуя … Крошечная по сравнению с знаменитой американской, вся в каком-то кустарнике и плюще. Держит факел. В венке из шипов. И растут апельсины, прямо через решетку Ботанического сада растут. Оранжевые, в жухлых листьях. Фотографии на биллбордах вокруг, что-то выставочное, про спорт. Все иду и иду, посидела немножко, пошла. Только после больницы, и нога очень сильно болит – ну, так лучше ходить. А со мной мой одногруппник – мы приехали учить в Ахен немецкий и попали в Париж. Всего на день. И нас всех отпустили гулять. Увязался за мной - потому что я «знаю все».
Лето, жарко, парижане на дачах. Мы идем только пешком. У меня карта есть! И пошли. Он покорно поплелся за мной. Вроде как, и обуза, но зато есть и толк – на кого опереться.
Занял 30 евро и не вернул. До сих пор не вернул. 18 лет уж прошло, вырос курс - не вернул!
Обменяли с обманом. На Монмартре. Кто ж меняет у Сакра-Кер деньги … Поменяла. Настоящий турист.
И петанк, и Дом Инвалидов, и пустые проспекты – широкие, пустынные проспекты Парижа в воскресный день. Абсолютно безлюдные, бесконечные – плывут вдаль. Кружат голову пустотой. Фантастическое, нереальное. Тюль в окне. Пальмы в кадках сквозь открытые двери балконов, высоко – жалюзи, занавески, в глубине кто-то ходит с бокалом в тонких мраморных пальцах. Шардоне искрится в стекле. Вру, конечно, - никто не ходил. Хотя мог. Штукатурка – желтая, серая. И улитки лежат на прилавках. На площади, где покоится Наполеон. Афроамериканцы молчат мне в ответ - мой французский так плох? На кораблике, под дождем в темноте. Безусловно, самый красивый - мост под именем императора, русского. Надо мной Нотр-дам-де-Пари.
На Ситэ я беру одну розу. До сих пор хранится в альбоме: лепестки посреди фотографий с куполами парижских церквей. Мою руки водой из колонки, умываю лицо, и струя из чугунного крана бьет по грязным ногам и песку. Набираю немного в бутылку. Очень хочется пить. Мы прошли пол-Парижа по жаре тридцать пять. Тюильри, Лувр, дворцы. Весь Париж – городок из песка. Однотонный, хрустящий рельефом. Набережные, Эйфелева башня – никакого желания на нее залезать, вскинуть голову и отойти; акварели художников, нищие, и еще – Марсель Пруст неожиданно выплыл поминальной доской на стене. À la recherche du temps perdu.
Вот мои 12 часов.
Если это любовь, то Париж – безусловно, город любви. Марсель Пруст, Джо Дассен, ручной пес, апельсины и желтый песок, облетевшая штукатурка, тюль, улитки, блестящий петанк. Карта вся исчерчена сплошь. А подошвы в пыли. В переулках огонь Кортасара. На Ситэ еще множество роз. Фонари - Камиль Писсаро. Сквозь автобусное стекло, через дождь, размывают Триумфальную арку. И сандалии почти безупречны.
Content Oriented Web
Make great presentations, longreads, and landing pages, as well as photo stories, blogs, lookbooks, and all other kinds of content oriented projects.
Захотелось сегодня поговорить вот о чем.
Как проживали весну в русской литературе?
Поздравляя вас с наступлением весны, я задумалась о Пастернаке. Нет, пожалуй, более "природного" поэта в русской литературе, природного по-земному, с погружением до того в запах, клекот, звук мира, что и сам человек уже не отдельный наблюдатель, а та часть мира, которая позволяет ему высказываться, выражаться. Говорящая, мыслящая часть мира.
Здесь Пастернак продолжает взгляд на мир и человека русских космистов: природа ждет творческого прикосновения человека, она как будто не полностью раскрывает себя без него. Не существует в полной мере. У Пастернака герой именно та часть природы, которая заставляет ее заговорить и как будто узнать саму себя. И в цикле "На ранних поездах", и в романе "Доктор Живаго" это проявлено.
Как проживали весну в русской литературе?
Поздравляя вас с наступлением весны, я задумалась о Пастернаке. Нет, пожалуй, более "природного" поэта в русской литературе, природного по-земному, с погружением до того в запах, клекот, звук мира, что и сам человек уже не отдельный наблюдатель, а та часть мира, которая позволяет ему высказываться, выражаться. Говорящая, мыслящая часть мира.
Здесь Пастернак продолжает взгляд на мир и человека русских космистов: природа ждет творческого прикосновения человека, она как будто не полностью раскрывает себя без него. Не существует в полной мере. У Пастернака герой именно та часть природы, которая заставляет ее заговорить и как будто узнать саму себя. И в цикле "На ранних поездах", и в романе "Доктор Живаго" это проявлено.
Казалось бы, Пастернак продолжает Тютчева в своем обожании природной мистерии. Но Тютчев природу очеловечивает, олицетворяет образами греческих богов - то Фавна, то Зевса, то Геры.
Обожествляя природу, Тютчев вписывает ее в культуру. Он осознает ее через культуру. Гроза - это смеющаяся Гера с громокипящим кубком, а полдень сладок сладким сном Фавна. Так у него соединяются человек и природа, мир. У Пастернака только природа сама по себе и есть закон жизни, сама жизнь.
Вспомним фрагмент из "Доктора Живаго", где герой оказывается в весеннем лесу. Это не знаменитая "сцена с дубом" из Толстого, где человек прочитывает себя и свою человеческую судьбу в ветвях старого дерева. У Пастернака человек, глядя в небо, забывает себя, мирского, и становится чем-то большим. Чтобы ощутить гармонию, резонанс с миром человек вслушивается в ход пробуждающихся почек и бурление весенних вод, находит этот ритм внутри себя и здесь наступает его целостность с миром.
Обожествляя природу, Тютчев вписывает ее в культуру. Он осознает ее через культуру. Гроза - это смеющаяся Гера с громокипящим кубком, а полдень сладок сладким сном Фавна. Так у него соединяются человек и природа, мир. У Пастернака только природа сама по себе и есть закон жизни, сама жизнь.
Вспомним фрагмент из "Доктора Живаго", где герой оказывается в весеннем лесу. Это не знаменитая "сцена с дубом" из Толстого, где человек прочитывает себя и свою человеческую судьбу в ветвях старого дерева. У Пастернака человек, глядя в небо, забывает себя, мирского, и становится чем-то большим. Чтобы ощутить гармонию, резонанс с миром человек вслушивается в ход пробуждающихся почек и бурление весенних вод, находит этот ритм внутри себя и здесь наступает его целостность с миром.
Интересно, что у Пушкина есть и то, и другое, но его герой все же всегда возвращается в культуру, в социум.
Прожив "веченнее пробужденье" вместе с природой, он возвращается к реалиям человеческого быта: друзья, возлюбленные, политика, "мир". Там его камертон. У Пастернака - нет. "Привлечь к себе любовь пространства, услышать будущего зов..."
Весной особенно животворно прочувствовать это единение с миром, раскрыв стихи Пастернака. А затем и Тютчева, Пушкина... И прожить свою весну. На то они и поэты, чтобы помочь нам в этом чувствовании, проживании.
Кто вам ближе?
Ваша Елена Афонина, редактор, литературовед, к.ф.н.
Прожив "веченнее пробужденье" вместе с природой, он возвращается к реалиям человеческого быта: друзья, возлюбленные, политика, "мир". Там его камертон. У Пастернака - нет. "Привлечь к себе любовь пространства, услышать будущего зов..."
Весной особенно животворно прочувствовать это единение с миром, раскрыв стихи Пастернака. А затем и Тютчева, Пушкина... И прожить свою весну. На то они и поэты, чтобы помочь нам в этом чувствовании, проживании.
Кто вам ближе?
Ваша Елена Афонина, редактор, литературовед, к.ф.н.
Content Oriented Web
Make great presentations, longreads, and landing pages, as well as photo stories, blogs, lookbooks, and all other kinds of content oriented projects.
ЖЕНЩИНЫ, КОТОРЫЕ ВОСХИЩАЮТ.
Мы все еще живем в очень "мужском" мире, дипропорционально мужском. Но времена все же меняются. Переосмысление роли женщин в сериалах "Отчаянные домохозяйки", "Почему женщины убивают" и "Большая маленькая ложь" - яркий финал симфонии, зазвучавшей в конце 19 века и взорвавшейся литаврами, как ни странно, вовсе не на Западе, а в череде русских революций, где женщина была объявлена полноправным человеком, достойным полной реализации во всем. В Европу это признание роли и возможностей женщины в широком социальном контексте придет только после Второй мировой. Удивительно, но факт.
Мой сын, читая "Анну Каренину" Толстого, обратил внимание на странную особенность: "Толстой так живописно выписал всех персонажей, досконально изобразил внутренний мир каждого, кроме... самой Анны! Может быть, ему стоило назвать свой роман "Константин Левин"?" Интересное наблюдение, не правда ли?
Я же сегодня хочу вспомнить женщин, которые восхищают своей действенностью, смелостью, цельностью, звучанием в мире, несмотря на условность эпохи, в которую им довелось жить.
Вирджиния Вулф. Ее небольшие эссе, как "Прогулка по Лондону" в поисках карандаша пленяют красотой стиля, а ее жизнь - творческой смелостью быть.
Наталья Гончарова-Ланская, жена Пушкина. То, с чем пришлось столкнуться этой 16-летней, а затем, после гибели поэта, 24-летней, сильной и хрупкой, женщине вряд ли по плечу и самому царю. Она поражает силой своего характера, способсностью продолжать идти своей дорогой и противостоять всему миру. И это в первой трети 19 века в России! Бумагу на издание журнала Пушкину искала тоже она.
Зинаида Юсупова, утонченная красавица, княгиня из богатейшей дворянской семьи, глубоко образованная, тонко чувствующая искусство, духовно чуткая. Жертвовавшая миллионы на благотворительность, помощь нуждающимся, собиравшая коллекции для музеев на свои средства, вместе с мужем завещавшая все наследие рода государству на нужды филантропии. Выступавшая против увлечения Распутиным открыто перед императрицей. Даже после потери большей части имущества, в эмиграции помогавшая всем нуждающимся, не утратившая достоинства... Удивительная женщина, с честью пережившая все главные катаклизмы 20 века.
Мы все еще живем в очень "мужском" мире, дипропорционально мужском. Но времена все же меняются. Переосмысление роли женщин в сериалах "Отчаянные домохозяйки", "Почему женщины убивают" и "Большая маленькая ложь" - яркий финал симфонии, зазвучавшей в конце 19 века и взорвавшейся литаврами, как ни странно, вовсе не на Западе, а в череде русских революций, где женщина была объявлена полноправным человеком, достойным полной реализации во всем. В Европу это признание роли и возможностей женщины в широком социальном контексте придет только после Второй мировой. Удивительно, но факт.
Мой сын, читая "Анну Каренину" Толстого, обратил внимание на странную особенность: "Толстой так живописно выписал всех персонажей, досконально изобразил внутренний мир каждого, кроме... самой Анны! Может быть, ему стоило назвать свой роман "Константин Левин"?" Интересное наблюдение, не правда ли?
Я же сегодня хочу вспомнить женщин, которые восхищают своей действенностью, смелостью, цельностью, звучанием в мире, несмотря на условность эпохи, в которую им довелось жить.
Вирджиния Вулф. Ее небольшие эссе, как "Прогулка по Лондону" в поисках карандаша пленяют красотой стиля, а ее жизнь - творческой смелостью быть.
Наталья Гончарова-Ланская, жена Пушкина. То, с чем пришлось столкнуться этой 16-летней, а затем, после гибели поэта, 24-летней, сильной и хрупкой, женщине вряд ли по плечу и самому царю. Она поражает силой своего характера, способсностью продолжать идти своей дорогой и противостоять всему миру. И это в первой трети 19 века в России! Бумагу на издание журнала Пушкину искала тоже она.
Зинаида Юсупова, утонченная красавица, княгиня из богатейшей дворянской семьи, глубоко образованная, тонко чувствующая искусство, духовно чуткая. Жертвовавшая миллионы на благотворительность, помощь нуждающимся, собиравшая коллекции для музеев на свои средства, вместе с мужем завещавшая все наследие рода государству на нужды филантропии. Выступавшая против увлечения Распутиным открыто перед императрицей. Даже после потери большей части имущества, в эмиграции помогавшая всем нуждающимся, не утратившая достоинства... Удивительная женщина, с честью пережившая все главные катаклизмы 20 века.
Цветаева. Быть пророком в женском теле непросто. Быть при этом матерью и женой - тем паче. Проживать свою гениальность среди войн, революций и репрессий, в голоде и холоде, теряя всех и себя - непредставимо. Она прожила это. Гениальная Марина Цветаева. Поэт-пророк.
Ольга Седакова. В эпоху громкой вседозволенности сохранять чуткий глубокий взгляд, устремленный к сердцевине мира. Писать надмирные стихи. Быть философом. Нести слово русской культуры. Бесценно. Женщина-поэт, женщина-философ, женщина-хранитель. В одном ряду с Паолой Волковой и директором Пушкинского музея Ириной Антоновой.
Адель - поэтесса, певица. Чтобы прославиться такой юной, нужно звучать из самых глубин. Безусловно, британская система шоу-бизнеса помогла, но. Сколько мощи в ее стихах, ее голосе, ее душе. Душе женщины Знающей, прожившей сотни и сотни лет, множество судеб и сказавшей так просто и всеобъемлюще о самом главном для любой женщины в любой точке мира. Она великолепна.
Ольга Седакова. В эпоху громкой вседозволенности сохранять чуткий глубокий взгляд, устремленный к сердцевине мира. Писать надмирные стихи. Быть философом. Нести слово русской культуры. Бесценно. Женщина-поэт, женщина-философ, женщина-хранитель. В одном ряду с Паолой Волковой и директором Пушкинского музея Ириной Антоновой.
Адель - поэтесса, певица. Чтобы прославиться такой юной, нужно звучать из самых глубин. Безусловно, британская система шоу-бизнеса помогла, но. Сколько мощи в ее стихах, ее голосе, ее душе. Душе женщины Знающей, прожившей сотни и сотни лет, множество судеб и сказавшей так просто и всеобъемлюще о самом главном для любой женщины в любой точке мира. Она великолепна.
Вот неполный список тех, кто меня вдохновляет и кого мне захотелось вспомнить сегодня между Днем писателя и Праздником женщин в начале весны.
Кого вспомните вы? Поделитесь. Чей пример наполняет вас, звучит с сердцем и душой в унисон?
А я уже готовлюсь рассказать вам о тех восхитительных, с кем знакома лично и общаюсь сейчас. В следующей статье.
Кого вспомните вы? Поделитесь. Чей пример наполняет вас, звучит с сердцем и душой в унисон?
А я уже готовлюсь рассказать вам о тех восхитительных, с кем знакома лично и общаюсь сейчас. В следующей статье.
Content Oriented Web
Make great presentations, longreads, and landing pages, as well as photo stories, blogs, lookbooks, and all other kinds of content oriented projects.
ВОЙНА.
Личная история о школе.
Когда мне было 7 лет, я училась во втором классе, мне устроили всем классом бойкот. Приходишь в школу, а тобой никто не разговаривает, и в чем дело вообще не понятно. Не разговаривают - и все. И так весь день. Я поплакала у батареи, отвернувшись к окну, на другом этаже. Помню, что батарея была очень холодной - то обжигающе-леденящее ощущение на коленках.
На следующий день в школу отправился дедушка. Поговорить с классной руководительницей. Его ждал сюрприз: - Совершенно справедливо, что они устроили ей бойкот, - отчеканила эта сорокалетняя (или около того) женщина в шевиотовом платье: - Я САМА ИМ СКАЗАЛА ТАК СДЕЛАТЬ.
До сих пор не знаю, что может совершить семилетняя девочка, чтобы подвигнуть учительницу на такой шаг.
Дедушка сказал все, что он думает по этому поводу. - Как вы смеете! - возмутилась учительница в ответ: - Другие родители меня на руках носят! - Напрасно, - сказал дедушка и еще раз объяснил свою точку зрения. На следующий день со мной разговаривали. Но пакости продолжались. Со стороны учительницы. То спрячет оброненную мной бумажку со стихом к празднику, я ищу ее в слезах три дня, а она наблюдает, то еще что-нибудь. Дружба классной с учителями среднего звена перевела проблему на следующий уровень, когда я перешла в пятый класс.
- Наверно, Лена, больше не сможет учиться в нашей школе, - приторным голосом говорили некоторые особенно активные родители из родительского комитета при встрече с дедушкой.
- Это почему же? - с улыбкой и совершенно наивным тоном отвечал он.
- Ну, вы так вели себя с Зоей Дмитриевной...
- Если кому-то не нравится находиться с Леной в одной школе, он может уйти, - отвечал дедушка.
Времена изменились. На дворе не 1986, а 2016. Второй класс. Сыну восемь. Он случайно толкнул девочку на перемене. Свидетелей нет. Но говорят, что он. И, говорят, девочка ударилась головой. При этом после уроков она почему-то скачет в "резиночки" и на следующий день, улыбаясь, приходит выступать на отчетный концерт. С нами не разговаривают. Меня вызывает завуч. И показывает мне бумагу. Большой лист с 20 подписями (в классе всего 25 человек), где написано, что родители видят в присутствии Федота "опасность для здоровья и жизни своих детей" и настаивают на его исключении из школы. Часть родителей из списка приходили к нам в гости с одноклассниками Федота, пили чай, ели торт.
Школа - музыкальный лицей. Весь класс - "звезды". Моцарт. Шопен. И т.д. Выясняется, что моего сына даже уже приглашали в кабинет для беседы завуч, психолог, соцработник и учитель. Четыре взрослых тети и один восьмилетний мальчик. Без моего ведома. Времена изменились, и сейчас все просто. Я объясняю, что мне придется написать жалобу в Отдел образования и позвонить моему адвокату. Ту же информацию я сообщаю представителю родительского комитета. И, конечно, я провожу параллели. Есть небольшая разница - на этот раз классный руководитель и администрация школы на нашей стороне и в ужасе от безумия беснующихся мамаш. Мне рассказывают еще более жуткие истории с комментарием: "Что вы хотите. Школа с претензией. Все метят в великих исполнителей..."
Адекватность педагогов радует. Но вопрос остается. Откуда в людях столько злобы? От страха? От ограниченности? Чего они боятся? Почему школа такое страшное место?
Участники акции в школе Федота на удивление быстро успокоились и даже стали здороваться, и даже стали набиваться в друзья- ведь дети растут ... кто-то уже сменил школу: амбиции изменились.
Как повлияла на меня та история, первая? А как вы думаете? Я выжила. Я осталась в той школе, скоро наступил 1988 год, времена развала Союза, обретение Латвией независимости, и война развернулась на других уже уровнях.
Федот, мой сын, четко следует своей стратегии: уходим, если что-то не нравится. Без вопросов и сожалений. Как профессор Преображенский: "Не хочу, и все". Интересно смотреть на это. Потому что он ведет себя из позиций, за создание которых внутри себя многие из нас, мои сверстники, платим огромные деньги психологам. Мне кажется, это черта именно нынешнего поколения. Я отстаивала себя вопреки. И мне это, безусловно, удалось. Федот действует абсолютно уверенным спокойным безапелляционным отказом.
Мне хочется верить, что таких людей все-таки много - появляется больше и больше. Свободных. И что у этой планеты все же есть какие-то шансы. Понимаете, о чем я?
В эфире от 19 марта в субботу мы с Федотом разговариваем о литературе и больше – о проблемах школьного образования. Меня, хотя я его мама, не перестает удивлять свобода его размышлений.
Мне кажется, это отличительная черта поколения. Как вы думаете? Что было у вас в школе вашего детства и что есть сейчас по отзывам или личному (своему, родительскому) опыту? На ваш взгляд, в чем главная проблема образовательной системы сегодня?
Приглашаю вас поразмышлять под видео в моем Инстаграм:
Личная история о школе.
Когда мне было 7 лет, я училась во втором классе, мне устроили всем классом бойкот. Приходишь в школу, а тобой никто не разговаривает, и в чем дело вообще не понятно. Не разговаривают - и все. И так весь день. Я поплакала у батареи, отвернувшись к окну, на другом этаже. Помню, что батарея была очень холодной - то обжигающе-леденящее ощущение на коленках.
На следующий день в школу отправился дедушка. Поговорить с классной руководительницей. Его ждал сюрприз: - Совершенно справедливо, что они устроили ей бойкот, - отчеканила эта сорокалетняя (или около того) женщина в шевиотовом платье: - Я САМА ИМ СКАЗАЛА ТАК СДЕЛАТЬ.
До сих пор не знаю, что может совершить семилетняя девочка, чтобы подвигнуть учительницу на такой шаг.
Дедушка сказал все, что он думает по этому поводу. - Как вы смеете! - возмутилась учительница в ответ: - Другие родители меня на руках носят! - Напрасно, - сказал дедушка и еще раз объяснил свою точку зрения. На следующий день со мной разговаривали. Но пакости продолжались. Со стороны учительницы. То спрячет оброненную мной бумажку со стихом к празднику, я ищу ее в слезах три дня, а она наблюдает, то еще что-нибудь. Дружба классной с учителями среднего звена перевела проблему на следующий уровень, когда я перешла в пятый класс.
- Наверно, Лена, больше не сможет учиться в нашей школе, - приторным голосом говорили некоторые особенно активные родители из родительского комитета при встрече с дедушкой.
- Это почему же? - с улыбкой и совершенно наивным тоном отвечал он.
- Ну, вы так вели себя с Зоей Дмитриевной...
- Если кому-то не нравится находиться с Леной в одной школе, он может уйти, - отвечал дедушка.
Времена изменились. На дворе не 1986, а 2016. Второй класс. Сыну восемь. Он случайно толкнул девочку на перемене. Свидетелей нет. Но говорят, что он. И, говорят, девочка ударилась головой. При этом после уроков она почему-то скачет в "резиночки" и на следующий день, улыбаясь, приходит выступать на отчетный концерт. С нами не разговаривают. Меня вызывает завуч. И показывает мне бумагу. Большой лист с 20 подписями (в классе всего 25 человек), где написано, что родители видят в присутствии Федота "опасность для здоровья и жизни своих детей" и настаивают на его исключении из школы. Часть родителей из списка приходили к нам в гости с одноклассниками Федота, пили чай, ели торт.
Школа - музыкальный лицей. Весь класс - "звезды". Моцарт. Шопен. И т.д. Выясняется, что моего сына даже уже приглашали в кабинет для беседы завуч, психолог, соцработник и учитель. Четыре взрослых тети и один восьмилетний мальчик. Без моего ведома. Времена изменились, и сейчас все просто. Я объясняю, что мне придется написать жалобу в Отдел образования и позвонить моему адвокату. Ту же информацию я сообщаю представителю родительского комитета. И, конечно, я провожу параллели. Есть небольшая разница - на этот раз классный руководитель и администрация школы на нашей стороне и в ужасе от безумия беснующихся мамаш. Мне рассказывают еще более жуткие истории с комментарием: "Что вы хотите. Школа с претензией. Все метят в великих исполнителей..."
Адекватность педагогов радует. Но вопрос остается. Откуда в людях столько злобы? От страха? От ограниченности? Чего они боятся? Почему школа такое страшное место?
Участники акции в школе Федота на удивление быстро успокоились и даже стали здороваться, и даже стали набиваться в друзья- ведь дети растут ... кто-то уже сменил школу: амбиции изменились.
Как повлияла на меня та история, первая? А как вы думаете? Я выжила. Я осталась в той школе, скоро наступил 1988 год, времена развала Союза, обретение Латвией независимости, и война развернулась на других уже уровнях.
Федот, мой сын, четко следует своей стратегии: уходим, если что-то не нравится. Без вопросов и сожалений. Как профессор Преображенский: "Не хочу, и все". Интересно смотреть на это. Потому что он ведет себя из позиций, за создание которых внутри себя многие из нас, мои сверстники, платим огромные деньги психологам. Мне кажется, это черта именно нынешнего поколения. Я отстаивала себя вопреки. И мне это, безусловно, удалось. Федот действует абсолютно уверенным спокойным безапелляционным отказом.
Мне хочется верить, что таких людей все-таки много - появляется больше и больше. Свободных. И что у этой планеты все же есть какие-то шансы. Понимаете, о чем я?
В эфире от 19 марта в субботу мы с Федотом разговариваем о литературе и больше – о проблемах школьного образования. Меня, хотя я его мама, не перестает удивлять свобода его размышлений.
Мне кажется, это отличительная черта поколения. Как вы думаете? Что было у вас в школе вашего детства и что есть сейчас по отзывам или личному (своему, родительскому) опыту? На ваш взгляд, в чем главная проблема образовательной системы сегодня?
Приглашаю вас поразмышлять под видео в моем Инстаграм:
Content Oriented Web
Make great presentations, longreads, and landing pages, as well as photo stories, blogs, lookbooks, and all other kinds of content oriented projects.
НЕ ВЫДУМЫВАЙ.
История о личной свободе.
Сказала мне одна из одноклассниц, прочитавшая пост «Война». Ей было всего восемь, но она посчитала, что память трех взрослых людей и моя детская память не правы, а правы ее ощущения и отрывочные воспоминания о втором классе. Человеческое сознание творит чудеса. И, к сожалению, не всегда со знаком «плюс». Сегодня хочу с вами поговорить о нашем праве на свое вИдение.
Как часто вам приходилось слышать это, когда вы пытались говорить искренне о своих чувствах и видении того, что пережилось вами?
Сама часто со стороны слышу эту реплику в адрес детей от родителей: "Не выдумывай". Так же проще: быть в своей картине мира, не вникая в картину другого - что там. Это ж надо что-то сразу менять. Как-то с этим, другим, часто неожиданным, непривычным видением, чувствованием соприкасаться, считаться... Труд какой. И время. И так дел полно в этой жизни. Ипотека, зубы почистить, приготовить, колеса менять. И там что-то еще.
А между взрослыми людьми? Сплошь и рядом. Так проще. Проще жить "не выдумывая". Если только речь не идет о нас самих.
Но и здесь мы умудряемся вступить в этот упреждающий диалог - уже с самими собой. "Не выдумывай", - обрубает чей-то грозный голос внутри в ответ на проблеск чувства, сомнения. А потом "грянул гром", как говорится. Правда сама себя предъявила.
Знакомо?
Помню, как я впервые принесла свои стихи в редакцию "Вече Твери". Не знаю, существует ли эта газета сейчас, но в 1993-м она была популярна в городе и области. Было мне 14 лет. Пришла с мамой. Принял меня редактор. Мужчина в возрасте около 40 лет. Я прочла стихотворение.
- Что за странные стихи, - сказал редактор. - Девочка в 14 лет не может так чувствовать! Не выдумывайте! - и стал объяснять, как и что я могу чувствовать и должна. Я, по-моему, расплакалась, а может быть, и нет. С самоконтролем у меня было все в порядке. Это я умела.
- Не выдумывай, - сказал он мне.
Справедливости ради скажу, что в этой газете потом печатали все, что только я не приносила. Из статей. И всегда без редакции. Но не эти стихи. Их напечатали в другой газете и в другом городе.
К чему я это.
Выдумывайте. Говорите, что думаете и чувствуете. И не верьте тем, кто просит вас "не выдумывать". Пусть выдумывают свое, у себя.
Литература, проза, стихи, я считаю, это такое место "последней свободы", где мы можем и должны говорить, все как есть. А иначе - в этом нет смысла. не стоит и браться. Можно статьи на заказ писать.
Если кому-то не нравится ваша правда, пусть пишут свою версию, свою книгу. Она для того и есть, литература, показать, явить миру свое видение, свое восприятие, свою картину - до мельчайших прожилок. В том и ценность литературного творчества.
Так что если вдруг слышите - снаружи или внутри - "не выдумывай", начинайте писать свою книгу, где есть только вы и все ваше.
Как у вас с "не выдумывай"? Приглашаю вас поделиться своим мнением в комментариях к посту «Не выдумывай» в моем Инстаграм.
История о личной свободе.
Сказала мне одна из одноклассниц, прочитавшая пост «Война». Ей было всего восемь, но она посчитала, что память трех взрослых людей и моя детская память не правы, а правы ее ощущения и отрывочные воспоминания о втором классе. Человеческое сознание творит чудеса. И, к сожалению, не всегда со знаком «плюс». Сегодня хочу с вами поговорить о нашем праве на свое вИдение.
Как часто вам приходилось слышать это, когда вы пытались говорить искренне о своих чувствах и видении того, что пережилось вами?
Сама часто со стороны слышу эту реплику в адрес детей от родителей: "Не выдумывай". Так же проще: быть в своей картине мира, не вникая в картину другого - что там. Это ж надо что-то сразу менять. Как-то с этим, другим, часто неожиданным, непривычным видением, чувствованием соприкасаться, считаться... Труд какой. И время. И так дел полно в этой жизни. Ипотека, зубы почистить, приготовить, колеса менять. И там что-то еще.
А между взрослыми людьми? Сплошь и рядом. Так проще. Проще жить "не выдумывая". Если только речь не идет о нас самих.
Но и здесь мы умудряемся вступить в этот упреждающий диалог - уже с самими собой. "Не выдумывай", - обрубает чей-то грозный голос внутри в ответ на проблеск чувства, сомнения. А потом "грянул гром", как говорится. Правда сама себя предъявила.
Знакомо?
Помню, как я впервые принесла свои стихи в редакцию "Вече Твери". Не знаю, существует ли эта газета сейчас, но в 1993-м она была популярна в городе и области. Было мне 14 лет. Пришла с мамой. Принял меня редактор. Мужчина в возрасте около 40 лет. Я прочла стихотворение.
- Что за странные стихи, - сказал редактор. - Девочка в 14 лет не может так чувствовать! Не выдумывайте! - и стал объяснять, как и что я могу чувствовать и должна. Я, по-моему, расплакалась, а может быть, и нет. С самоконтролем у меня было все в порядке. Это я умела.
- Не выдумывай, - сказал он мне.
Справедливости ради скажу, что в этой газете потом печатали все, что только я не приносила. Из статей. И всегда без редакции. Но не эти стихи. Их напечатали в другой газете и в другом городе.
К чему я это.
Выдумывайте. Говорите, что думаете и чувствуете. И не верьте тем, кто просит вас "не выдумывать". Пусть выдумывают свое, у себя.
Литература, проза, стихи, я считаю, это такое место "последней свободы", где мы можем и должны говорить, все как есть. А иначе - в этом нет смысла. не стоит и браться. Можно статьи на заказ писать.
Если кому-то не нравится ваша правда, пусть пишут свою версию, свою книгу. Она для того и есть, литература, показать, явить миру свое видение, свое восприятие, свою картину - до мельчайших прожилок. В том и ценность литературного творчества.
Так что если вдруг слышите - снаружи или внутри - "не выдумывай", начинайте писать свою книгу, где есть только вы и все ваше.
Как у вас с "не выдумывай"? Приглашаю вас поделиться своим мнением в комментариях к посту «Не выдумывай» в моем Инстаграм.
Content Oriented Web
Make great presentations, longreads, and landing pages, as well as photo stories, blogs, lookbooks, and all other kinds of content oriented projects.
Как происходят открытия. «Легкое дыхание» Бунина.
Бунин создает на очень небольшом пространстве текста огромное пространство жизни. Как это получается? Он изображает несколько сцен, каждая размером с один абзац примерно, где ситуация изображается с точки зрения другого героя. Всего полторы страницы повествования представляют собой как бы несколько историй об Оле, собранных вместе, чтобы стать целым миром. Автор ведет нас как незримый Вергилий от сцены к сцене, показывая то одно, то другое мнение, видение, по мере этого движения мы меняем наши суждения, впечатления, чтобы затем придти к неожиданному вершине-открытию.
О чем рассказ? О судьбе хорошенькой гимназистки, застреленной на вокзале казачьим офицером за «неверность». По сути, новелла могла бы начаться с любой из сцен, с любого абзаца. Но начинается она и заканчивается эпизодами на кладбище. Концовка не так проста, но об этом чуть позже. Все это позволяет создать авторскую картину мира, показать мир, как видит его художник – из вот этого многообразия чужих слов, дум и видений. Плюс – чего-то большего.
Описывать композицию новеллы было бы удобно в терминах кино, смены планов. В начале новеллы сцена на кладбище. Глазами повествователя мы видим крест, затем более близкий план – медальон с портретом Оли, а далее идет ретроспекция: крупный план мутнеет и вот перед нами прошлое, гимназия, где училась застреленная Оля Мещерская, она – бегающая на перемене. Ее внешность, характер, упоминание странных изменений в ее характере «последней зимой». Это целый абзац. И в этом абзаце есть голос «общества», оценка героини «со стороны»: поговаривают она «была ветрена», есть намек на драму – покушение на самоубийство среди ее поклонников. Она вертихвостка, сводящая с ума мужчин. Вот резюме абзаца с т.з. публики. При этом ее любят «первоклассницы», дети, и это почти отсылка к образу Христа (не мешайте им приходить ко мне).
После него – абзац-сцена в кабинете начальницы. Смолкает гул гимназической рекреации. Нас погружают в атмосферу тишины, чистоты, респектабельности, приличий: портрет царя на стене, французский, реверансы, вязание на паркете, чистые волосы директрисы. Почти седовласой Парки, плетущей нить судьбы. Но главное, ее речь: начальница делает «выговор» Оле за легкомыслие и избалованность. Она и ведет себя «как женщина», и тратит родительские деньги, и так развязна … Это почти суд. Глазами начальницы мы видим Олю кокеткой, избалованной богатой девочкой в туфельках за 20 рублей. И это «новая информация». До сих пор Оля была веселой резвой старшеклассницей, кружащей головы сверстникам. Что же дальше? Автор ведет нас к новым открытиям и впечатлениям.
Описано состояние Оли: она счастлива, она не питает зла к начальнице – подчеркнуто, что ей нравится эта комната с портретом царя, эта чистота. Однако же совершенно неожиданно звучит ее возражение. Она не приседает в реверансе в ответ на замечания, опустив голову, а перечит и очень резко. Она заявляет, что как раз стала женщиной и виноват в этом брат начальницы. Создается впечатление, что ее эмоция, сдерживание тайны, наконец, нашла выход, героиня, не выдерживает, отпускает пружину. В ее «вы ошибаетесь" и авторском «вдруг вежливо перебила ее» – настоящая драма, объяснение всех внешних событий: утрата невинности, очевидность трагедии, проживаемой внутри.
Вот этот отрывок: «И тут Мещерская, не теряя простоты и спокойствия, вдруг вежливо перебила ее:— Простите, madame, вы ошибаетесь: я женщина. И виноват в этом — знаете кто? Друг и сосед папы, а ваш брат Алексей Михайлович Малютин. Это случилось прошлым летом в деревне...» Радость утрачена. Легкое дыхание ушло гораздо раньше физической смерти Мещерской.
Это можно было бы назвать «переломным моментом», кульминацией текста, если бы такой кульминации не было в каждой «микро-истории» об Оле внутри новеллы.
Начальница ошеломлена. Но об ее состоянии говорится не сразу. После фраз Оли идет мгновенный переход к новой сцене. На вокзале. Появляется рассказ офицера об убийстве. Описывается, как герой читал страницу дневника о летней Олиной связи, того дневника, который она же ему и дала, чтобы, как он говорит, поиздеваться над ним. После чего он стреляет в Мещерскую. С его слов на суде, гимназистка «завлекла его», издевалась над ним. Так он представляет свою возлюбленную. Эта сцена-история могла бы стать завязкой романа Достоевского.
Но раз – и новая сцена. Страница дневника полностью, и голос Мещерской в подробном описании того самого лета когда она лишилась невинности после приезда в имение ее отца некоего Малютина, брата начальницы. Она пишет, как была счастлива, весела с утра в этот день до его приезда и всего произошедшего. Вообще во всех сценах Оля весела – но интерпретируется эта ее веселость «миром», людьми всегда различно (ветрена, развязна, избалованна, кокетлива). Невольно вспоминаются слова Нового Завета – но вы не от мира. Снова этот контраст ее естественного состояния и событий извне. Героиня неотмирна в своей непосредственной радости.
В описании, кажется, будто она позволяет себя соблазнить. До самых последних строк дневниковой записи. Но Малютину 56, и он франт, а ей всего лишь 15 … И последняя строчка о событии соблазнения «Я чувствую такое отвращение к нему!» А главное дальше – «не могу пережить это». Возникает тот самый Танатос, с которым неизбывно борется Эрос в новеллах Бунина. И возникает правда о причине ее веселья и ее убийства, спровоцированного ею же самой в трагической эйфории невозможности пережить летние события. В этом абзаце сама Оля, ее чувства. Не взгляд со стороны. Мы снова имеем возможность расширить наше представление о происходящем. Тут бы и закончить. На этом контрасте мира и неотмирной героини, которую сминает грубая жизнь. Но нет – слишком плоско, картина продолжает расти, расширяясь в объеме угла зрения, обозримого, пока доступного только повествователю, влекущему нас за собой.
Что дальше? Новый абзац-история. Классная дама Оли, направляющаяся на кладбище. Это девушка, живущая то одной, то другой мечтой о жизни, а потому по-настоящему не живущая вовсе. Новый взгляд на события. Картина еще не закончена. Перед нами взгляд женщины, боящейся жить. Потому образ Оли так привлекателен для нее - является ее новой «мечтой», новая «вера», которой она предана «фанатично». Можно было бы сказать, что благодаря классной даме сохраняется память об Оле Мещерской. Но нет. Мысли дамы даны через призму-линзу взгляда повествователя, который один, похоже, видит истинный смысл случившегося – он в этой житейской буре, где сияют бессмертные глаза Оли («так бессмертно сияют»). Это дама здесь, чтобы явить этот контраст жизни-нежизни: мертвенного страха перед живой бурлящей реальностью и – торжеством силы жизни в легком дыхании, бессмертных глазах. Жизнь дамы - настоящая смерть, а история Оли - бессмертие. Потому так значима надпись «Успение Богородицы», называние Храма. Образ Оли приобретает черты неузнанного миром Христа.
И опять нет финала! Путешествие продолжается. Появляется новая микро-история из прошлого Оли, смена точки зрения и наблюдения. Заканчивается новелла не сценой на кладбище, а новой ретроспекцией: сценой из воспоминаний дамы, подслушанной ею как-то на перемене - Олины рассуждения о красоте в диалоге с подругой, гимназисткой Субботиной. И вот это наконец приводит читателя к новой, высшей точке зрения на все в созданной повествователем картине мира. В ней, этой точке, - ответ на вопрос, что происходит? Зачем все? Что главное? За счет чего все держится? Красота. Легкое дыхание рассеялось в мире, и оно квинтэссенция жизни. Божественное начало. И перед ним дубовый крест и бряцающий венок ничто.
Для этого открытия и «гуляет» авторская камера от одной сцены к другой, от одного взгляда на Олю к другому – вовсе не затем, чтобы создать детективную интригу в раскрытии убийства, не для того, чтобы «завлечь» читателя. Не для того даже, чтобы показать контраст «пошлого» общества, «лицемерной» директрисы, «грубого» офицера, «неживой» классной дамы – и радостной Оли. Все это неважно, когда легкое дыхание рассеивается и живет в мире. Когда обретается смысл. И именно такое движение от сцены к сцене и, наконец, к финальной фразе рождает наши слезы и сердечную боль. Озарение. Катарсис. То, ради чего существует искусство.
Бунин создает на очень небольшом пространстве текста огромное пространство жизни. Как это получается? Он изображает несколько сцен, каждая размером с один абзац примерно, где ситуация изображается с точки зрения другого героя. Всего полторы страницы повествования представляют собой как бы несколько историй об Оле, собранных вместе, чтобы стать целым миром. Автор ведет нас как незримый Вергилий от сцены к сцене, показывая то одно, то другое мнение, видение, по мере этого движения мы меняем наши суждения, впечатления, чтобы затем придти к неожиданному вершине-открытию.
О чем рассказ? О судьбе хорошенькой гимназистки, застреленной на вокзале казачьим офицером за «неверность». По сути, новелла могла бы начаться с любой из сцен, с любого абзаца. Но начинается она и заканчивается эпизодами на кладбище. Концовка не так проста, но об этом чуть позже. Все это позволяет создать авторскую картину мира, показать мир, как видит его художник – из вот этого многообразия чужих слов, дум и видений. Плюс – чего-то большего.
Описывать композицию новеллы было бы удобно в терминах кино, смены планов. В начале новеллы сцена на кладбище. Глазами повествователя мы видим крест, затем более близкий план – медальон с портретом Оли, а далее идет ретроспекция: крупный план мутнеет и вот перед нами прошлое, гимназия, где училась застреленная Оля Мещерская, она – бегающая на перемене. Ее внешность, характер, упоминание странных изменений в ее характере «последней зимой». Это целый абзац. И в этом абзаце есть голос «общества», оценка героини «со стороны»: поговаривают она «была ветрена», есть намек на драму – покушение на самоубийство среди ее поклонников. Она вертихвостка, сводящая с ума мужчин. Вот резюме абзаца с т.з. публики. При этом ее любят «первоклассницы», дети, и это почти отсылка к образу Христа (не мешайте им приходить ко мне).
После него – абзац-сцена в кабинете начальницы. Смолкает гул гимназической рекреации. Нас погружают в атмосферу тишины, чистоты, респектабельности, приличий: портрет царя на стене, французский, реверансы, вязание на паркете, чистые волосы директрисы. Почти седовласой Парки, плетущей нить судьбы. Но главное, ее речь: начальница делает «выговор» Оле за легкомыслие и избалованность. Она и ведет себя «как женщина», и тратит родительские деньги, и так развязна … Это почти суд. Глазами начальницы мы видим Олю кокеткой, избалованной богатой девочкой в туфельках за 20 рублей. И это «новая информация». До сих пор Оля была веселой резвой старшеклассницей, кружащей головы сверстникам. Что же дальше? Автор ведет нас к новым открытиям и впечатлениям.
Описано состояние Оли: она счастлива, она не питает зла к начальнице – подчеркнуто, что ей нравится эта комната с портретом царя, эта чистота. Однако же совершенно неожиданно звучит ее возражение. Она не приседает в реверансе в ответ на замечания, опустив голову, а перечит и очень резко. Она заявляет, что как раз стала женщиной и виноват в этом брат начальницы. Создается впечатление, что ее эмоция, сдерживание тайны, наконец, нашла выход, героиня, не выдерживает, отпускает пружину. В ее «вы ошибаетесь" и авторском «вдруг вежливо перебила ее» – настоящая драма, объяснение всех внешних событий: утрата невинности, очевидность трагедии, проживаемой внутри.
Вот этот отрывок: «И тут Мещерская, не теряя простоты и спокойствия, вдруг вежливо перебила ее:— Простите, madame, вы ошибаетесь: я женщина. И виноват в этом — знаете кто? Друг и сосед папы, а ваш брат Алексей Михайлович Малютин. Это случилось прошлым летом в деревне...» Радость утрачена. Легкое дыхание ушло гораздо раньше физической смерти Мещерской.
Это можно было бы назвать «переломным моментом», кульминацией текста, если бы такой кульминации не было в каждой «микро-истории» об Оле внутри новеллы.
Начальница ошеломлена. Но об ее состоянии говорится не сразу. После фраз Оли идет мгновенный переход к новой сцене. На вокзале. Появляется рассказ офицера об убийстве. Описывается, как герой читал страницу дневника о летней Олиной связи, того дневника, который она же ему и дала, чтобы, как он говорит, поиздеваться над ним. После чего он стреляет в Мещерскую. С его слов на суде, гимназистка «завлекла его», издевалась над ним. Так он представляет свою возлюбленную. Эта сцена-история могла бы стать завязкой романа Достоевского.
Но раз – и новая сцена. Страница дневника полностью, и голос Мещерской в подробном описании того самого лета когда она лишилась невинности после приезда в имение ее отца некоего Малютина, брата начальницы. Она пишет, как была счастлива, весела с утра в этот день до его приезда и всего произошедшего. Вообще во всех сценах Оля весела – но интерпретируется эта ее веселость «миром», людьми всегда различно (ветрена, развязна, избалованна, кокетлива). Невольно вспоминаются слова Нового Завета – но вы не от мира. Снова этот контраст ее естественного состояния и событий извне. Героиня неотмирна в своей непосредственной радости.
В описании, кажется, будто она позволяет себя соблазнить. До самых последних строк дневниковой записи. Но Малютину 56, и он франт, а ей всего лишь 15 … И последняя строчка о событии соблазнения «Я чувствую такое отвращение к нему!» А главное дальше – «не могу пережить это». Возникает тот самый Танатос, с которым неизбывно борется Эрос в новеллах Бунина. И возникает правда о причине ее веселья и ее убийства, спровоцированного ею же самой в трагической эйфории невозможности пережить летние события. В этом абзаце сама Оля, ее чувства. Не взгляд со стороны. Мы снова имеем возможность расширить наше представление о происходящем. Тут бы и закончить. На этом контрасте мира и неотмирной героини, которую сминает грубая жизнь. Но нет – слишком плоско, картина продолжает расти, расширяясь в объеме угла зрения, обозримого, пока доступного только повествователю, влекущему нас за собой.
Что дальше? Новый абзац-история. Классная дама Оли, направляющаяся на кладбище. Это девушка, живущая то одной, то другой мечтой о жизни, а потому по-настоящему не живущая вовсе. Новый взгляд на события. Картина еще не закончена. Перед нами взгляд женщины, боящейся жить. Потому образ Оли так привлекателен для нее - является ее новой «мечтой», новая «вера», которой она предана «фанатично». Можно было бы сказать, что благодаря классной даме сохраняется память об Оле Мещерской. Но нет. Мысли дамы даны через призму-линзу взгляда повествователя, который один, похоже, видит истинный смысл случившегося – он в этой житейской буре, где сияют бессмертные глаза Оли («так бессмертно сияют»). Это дама здесь, чтобы явить этот контраст жизни-нежизни: мертвенного страха перед живой бурлящей реальностью и – торжеством силы жизни в легком дыхании, бессмертных глазах. Жизнь дамы - настоящая смерть, а история Оли - бессмертие. Потому так значима надпись «Успение Богородицы», называние Храма. Образ Оли приобретает черты неузнанного миром Христа.
И опять нет финала! Путешествие продолжается. Появляется новая микро-история из прошлого Оли, смена точки зрения и наблюдения. Заканчивается новелла не сценой на кладбище, а новой ретроспекцией: сценой из воспоминаний дамы, подслушанной ею как-то на перемене - Олины рассуждения о красоте в диалоге с подругой, гимназисткой Субботиной. И вот это наконец приводит читателя к новой, высшей точке зрения на все в созданной повествователем картине мира. В ней, этой точке, - ответ на вопрос, что происходит? Зачем все? Что главное? За счет чего все держится? Красота. Легкое дыхание рассеялось в мире, и оно квинтэссенция жизни. Божественное начало. И перед ним дубовый крест и бряцающий венок ничто.
Для этого открытия и «гуляет» авторская камера от одной сцены к другой, от одного взгляда на Олю к другому – вовсе не затем, чтобы создать детективную интригу в раскрытии убийства, не для того, чтобы «завлечь» читателя. Не для того даже, чтобы показать контраст «пошлого» общества, «лицемерной» директрисы, «грубого» офицера, «неживой» классной дамы – и радостной Оли. Все это неважно, когда легкое дыхание рассеивается и живет в мире. Когда обретается смысл. И именно такое движение от сцены к сцене и, наконец, к финальной фразе рождает наши слезы и сердечную боль. Озарение. Катарсис. То, ради чего существует искусство.
Content Oriented Web
Make great presentations, longreads, and landing pages, as well as photo stories, blogs, lookbooks, and all other kinds of content oriented projects.
Страх жить.
Самые большие озарения случались со мной не в монастырях, не в каких-то «особых» местах, а в квартире 59 в доме на пересечении двух проспектов - Маршала Блюхера и Пискаревского. Здесь, на улице Ключевой, слева наискосок был когда-то монастырь, разрушенный и забытый, на его месте сейчас свежесрубленная часовенка-новодел и, наверно, построят храм. Мой Храм, каменный, – справа, его видно с балкона, купола за домами; впереди - вид на закат, там вдали Петроградка, Лесная, простирается Север и Порт.
В этой квартире, на паркетном полу, умирая, я встретила Бога. И потом не однажды встречала. Здесь я многое поняла. Здесь я много молилась. Здесь я много любила. Сюда приходило множество разных людей и случались события, за которым иные гоняются в жарком мыле по всему свету, проходили маршруты судеб.
Самые большие озарения случались со мной не в монастырях, не в каких-то «особых» местах, а в квартире 59 в доме на пересечении двух проспектов - Маршала Блюхера и Пискаревского. Здесь, на улице Ключевой, слева наискосок был когда-то монастырь, разрушенный и забытый, на его месте сейчас свежесрубленная часовенка-новодел и, наверно, построят храм. Мой Храм, каменный, – справа, его видно с балкона, купола за домами; впереди - вид на закат, там вдали Петроградка, Лесная, простирается Север и Порт.
В этой квартире, на паркетном полу, умирая, я встретила Бога. И потом не однажды встречала. Здесь я многое поняла. Здесь я много молилась. Здесь я много любила. Сюда приходило множество разных людей и случались события, за которым иные гоняются в жарком мыле по всему свету, проходили маршруты судеб.
Я стояла на лоджии. Карантин. Четыре недели. И сегодня началась пятая. Гас закат, оплавлялось мармеладное солнце, опаляя края сизых туч над простором карельских болот, жил проспект и мигали огни, фары редких машин красными точками разбивали монотонность пейзажа. У обочины тоже машины. Припаркованы. Чьи-то, из дома. Одна черная, новая, вся блестит. Красивый седан. Изгиб габаритов ярко светится тонкой линий на капоте.
- Дорогая машина, - подумала я. – Может, Ауди? Почему у меня такой нет?
Этот факт меня удивил. А действительно, почему? Даже странно. Ответ был не очевиден. Мне не нравится эта машина? Напротив. Мне она не нужна? Обожаю дорогу и путь.
- Да зачем мне такая машина? - вдруг подумалось. – Даже страшно … Правда, неужели не страшно, - подумала я дальше, - что с ней может что-то случиться? Она же такая красивая… дорогая…вдруг она разобьется? Вдруг ее украдут? Что тогда? А, и правда, ЧТО ТОГДА?
И внутри что-то щелкнуло. Получается, от обладания этой машиной меня отделяет только мой страх ее потерять? Страшно иметь такую машину – ведь как тогда смириться с потерей?! Всякое может быть! Чувство страха, зашитое где-то внутри, неожиданно для меня самой обнаружило себя во всей красе, село на парапет и задорно болтало ножками. Не покупать машину только потому, что ее могут украсть? Что за бред! Да, меня поразила бредовость идеи: в этом же есть какая-то слабость. Ты считаешь не способным обладать чем-то, потому что если потеряешь ( а мы помним, что это может случиться) , так вот, ты уверен, что не сможешь приобрести это заново. Не сможешь! Ты расписываешься в своем бессилии! Страшно это, то и это, и то – вдруг отнимут, ты будешь страдать, ну а заново не получишь хоть тресни! Только разочарование. Боль. Оставленность и бессилие.
Я … засмеялась! Засмеялась на своей лоджии почти в голос: какая глупость! Боже, какая глупость! Не иметь только потому, что так страшно потерять! И это мной управляет. Я это увидела. Вдруг. Обнаружила только сейчас. У меня нет этой машины только из-за того, что внутри живет убеждение: да зачем мне – ничего нет вечного под Луной, случись что, и что дальше?! Интересно, откуда вот это? Убежденность и рожденное действие? А точнее бездействие, страх? Не позволенность. Страх жизни! Я впервые встала перед вопросом. Во всей ясности и наготе. Пришли к финишу. Здрасьте. Стена. Отвечай, будь любезна. Здесь, сейчас, в этот миг, я увидела это ясно. Все, все мои потери, с самого детства учили меня – не иметь. Потому что все было отнято. И нельзя это пережить снова. Это учит быть скромной в желаниях. Избегать обладания чем-то. Только это – и больше ничто!
Но боясь приобрести, чтобы не потерять, - мы блокируем саму жизнь. И сейчас я увидела это я ясно, прочувствовала каждой клеткой, и внутри меня словно что-то разжалось. Страшно не удержать и поэтому берется немногое. Ну, а предположим, - вдруг подумала я, - потеряешь. – И ЧТО?! Что такого, что ты потеряешь?! И что?! Ты не сможешь снова подняться? Снова приобрести? Смысл жизни в движении – от потери к приобретению и обратно – от приобретений к потерям. Неужели я, прошедшая столько много, не смогу жить с сознанием, что ты можешь потерять и что ты можешь снова и снова делать что-то, чтобы приобрести еще? Думая так, не лишаешь ли ты себя самой жизни? Лишаешь! Безусловно, лишаешь. Ты накладываешь запрет. Делать то. Хотеть это. Ну а если так, то в чем тогда жизнь?
Страх жизни. Только он мной руководил. Не нужны большие квартиры. Не нужны большие дома. Не нужны мужчины и деньги. Потому что жизнь такова – что ты можешь все потерять в тот момент, когда ждешь этого меньше всего. Потому ничего не берется. Потому нет даже желаний и цели - для чего приобретать, если все однажды исчезнет. А оно точно исчезнет (это ж ясно! так уже было! И не раз, и не два, и по крупному). И ты снова будешь ни с чем, обнадеженная и лишенная этой надежды. Ничего вечного нет. Память о боли. Память об отнятом. Память о бессилии вернуть.
Это как в детстве, на пляже, в Штральзунде, у советского гарнизона, когда мама учила плавать, а ты даже боишься сесть в воду. Она держит твои ладошки, смотрит ласковым взглядом и говорит, очень тихо и очень сердечно: - Ну, давай, не бойся, тут мелко! - А ты очень боишься присесть, ощутить бедрами воду. Ты боишься – нет твердой земли.
Или - когда вы вдруг сбегаете, как-то ночью из привычной квартиры, куда-то, зачем-то, с мамой, тебе пять, тебя рвет в машине, в пять утра на туманной дороге, тебя тащат из салона на воздух, так что куртка режет подмышки … И вы не возвращаетесь. Никогда. Все стерто. Навеки.
Или – когда вдруг все-все вещи, даже забытые, из подвала, плотно сложены в рефрижератор, и вы отправляетесь в неизвестную страну, далеко, ты там не была, вы вообще никого там не знаете, вы туда не собирались, но едете, не знакомые и не нужные, побросавшие дом, город, сад, валит хлопьями мокрый снег … бесконечно … и безвозвратно …
Или - когда ты стоишь, тоже ночью, ждешь, ждешь, ждешь, а его нет и нет. В спальне спит ваш ребенок. А его нет и нет И не будет уже никогда. Потому что. Просто не будет.
Снова. Снова. И снова.
Снова. Снова. И снова.
Снова. Снова. И снова.
Здесь я просто могу закричать. Сколько можно?!
Снова. Снова. И снова.
Что же делать? Я думала дальше. Не заключается ли жизнь в том, чтобы быть готовым к потере, как к происшествию жизни … отпускать. Отпускать. Все. Да. Потому что, действительно, ничего вечного нет. И это - нормально. Из этого жизнь и состоит. Но - мы можем сделать что-то новое … не обязательно возвращать то, что было … не войти дважды в одну и ту же воду … Делать новое - значит жить. Приобретать, терять и снова овладевать чем-то. Так мы учимся, так мы живем, развиваемся, живем жизнь. У меня же есть силы делать? Силы жить? Да, конечно!
Я почувствовала освобождение… Что-то вдруг отпустило внутри. Габариты машины сияли, тлел закат, а я, озаренная, плакала: я пришла к той давней боли, к потере, когда не вернуть, и наконец, поняла – в этом есть сама жизнь: потерять и лишиться всего. Только я прожила это рано, слишком рано, чтобы понять, и носила в себе столько лет … И теперь с этим сознанием, озарением во мне ожило столько сил, столько новых сил для свершений. Их и раньше было не мало … но теперь совсем ушел страх …
И я плакала на балконе, и внутри меня был океан, и бескрайнее небо Вселенной, и я вышла из берегов там, где я , и слилась сейчас с чем-то большим. Я почувствовала освобождение и такое движение внутри, как если бы я была деревом, то во мне протянулся бы новый побег, дал стрелу, прорезался в воздух, со всей мощью рождения жизни, и мой ствол бы дал сейчас новый сок, упрочнился в своей силе жизни, в своей власти обладания жизнью … В этом чувстве было столько спокойствия, столько силы, и устойчивости бытия, и одновременно столько гармонии, естественности , будто спали все скрепы, державшие ствол изнутри и пошел полноводный поток, сама жизнь шла потоком во мне, нескончаемым полноводьем …пела гимн через меня …и я ей позволила течь, отняла все плотины, затворы …и вручила ей все права … быть во мне и творить свою мощь.
Габариты погасли, машина тихо тронулась с места по трассе. Я стояла немного еще, прижимая ладони в груди, и прощалась со всем своим прошлым, с благодарностью полной любви, там, где я так много боялась и не знала о своем страхе жить. Бог сейчас только нас познакомил, познакомил меня с моим с моим страхом, дал взглянуть мне ему в лицо, разглядеть его складки, морщины, отпустить и поблагодарить. Только сейчас, когда я стала готова, это стало возможно, и сейчас он простился со мной и ушел догорать в облака…
Моя лодка тихонько качнулась, я вернулась на берег квартиры из глубокого путешествия. Бог смотрел на меня из глубины, чуть касаясь огромной ладонью и мне было легко и тепло.
- Дорогая машина, - подумала я. – Может, Ауди? Почему у меня такой нет?
Этот факт меня удивил. А действительно, почему? Даже странно. Ответ был не очевиден. Мне не нравится эта машина? Напротив. Мне она не нужна? Обожаю дорогу и путь.
- Да зачем мне такая машина? - вдруг подумалось. – Даже страшно … Правда, неужели не страшно, - подумала я дальше, - что с ней может что-то случиться? Она же такая красивая… дорогая…вдруг она разобьется? Вдруг ее украдут? Что тогда? А, и правда, ЧТО ТОГДА?
И внутри что-то щелкнуло. Получается, от обладания этой машиной меня отделяет только мой страх ее потерять? Страшно иметь такую машину – ведь как тогда смириться с потерей?! Всякое может быть! Чувство страха, зашитое где-то внутри, неожиданно для меня самой обнаружило себя во всей красе, село на парапет и задорно болтало ножками. Не покупать машину только потому, что ее могут украсть? Что за бред! Да, меня поразила бредовость идеи: в этом же есть какая-то слабость. Ты считаешь не способным обладать чем-то, потому что если потеряешь ( а мы помним, что это может случиться) , так вот, ты уверен, что не сможешь приобрести это заново. Не сможешь! Ты расписываешься в своем бессилии! Страшно это, то и это, и то – вдруг отнимут, ты будешь страдать, ну а заново не получишь хоть тресни! Только разочарование. Боль. Оставленность и бессилие.
Я … засмеялась! Засмеялась на своей лоджии почти в голос: какая глупость! Боже, какая глупость! Не иметь только потому, что так страшно потерять! И это мной управляет. Я это увидела. Вдруг. Обнаружила только сейчас. У меня нет этой машины только из-за того, что внутри живет убеждение: да зачем мне – ничего нет вечного под Луной, случись что, и что дальше?! Интересно, откуда вот это? Убежденность и рожденное действие? А точнее бездействие, страх? Не позволенность. Страх жизни! Я впервые встала перед вопросом. Во всей ясности и наготе. Пришли к финишу. Здрасьте. Стена. Отвечай, будь любезна. Здесь, сейчас, в этот миг, я увидела это ясно. Все, все мои потери, с самого детства учили меня – не иметь. Потому что все было отнято. И нельзя это пережить снова. Это учит быть скромной в желаниях. Избегать обладания чем-то. Только это – и больше ничто!
Но боясь приобрести, чтобы не потерять, - мы блокируем саму жизнь. И сейчас я увидела это я ясно, прочувствовала каждой клеткой, и внутри меня словно что-то разжалось. Страшно не удержать и поэтому берется немногое. Ну, а предположим, - вдруг подумала я, - потеряешь. – И ЧТО?! Что такого, что ты потеряешь?! И что?! Ты не сможешь снова подняться? Снова приобрести? Смысл жизни в движении – от потери к приобретению и обратно – от приобретений к потерям. Неужели я, прошедшая столько много, не смогу жить с сознанием, что ты можешь потерять и что ты можешь снова и снова делать что-то, чтобы приобрести еще? Думая так, не лишаешь ли ты себя самой жизни? Лишаешь! Безусловно, лишаешь. Ты накладываешь запрет. Делать то. Хотеть это. Ну а если так, то в чем тогда жизнь?
Страх жизни. Только он мной руководил. Не нужны большие квартиры. Не нужны большие дома. Не нужны мужчины и деньги. Потому что жизнь такова – что ты можешь все потерять в тот момент, когда ждешь этого меньше всего. Потому ничего не берется. Потому нет даже желаний и цели - для чего приобретать, если все однажды исчезнет. А оно точно исчезнет (это ж ясно! так уже было! И не раз, и не два, и по крупному). И ты снова будешь ни с чем, обнадеженная и лишенная этой надежды. Ничего вечного нет. Память о боли. Память об отнятом. Память о бессилии вернуть.
Это как в детстве, на пляже, в Штральзунде, у советского гарнизона, когда мама учила плавать, а ты даже боишься сесть в воду. Она держит твои ладошки, смотрит ласковым взглядом и говорит, очень тихо и очень сердечно: - Ну, давай, не бойся, тут мелко! - А ты очень боишься присесть, ощутить бедрами воду. Ты боишься – нет твердой земли.
Или - когда вы вдруг сбегаете, как-то ночью из привычной квартиры, куда-то, зачем-то, с мамой, тебе пять, тебя рвет в машине, в пять утра на туманной дороге, тебя тащат из салона на воздух, так что куртка режет подмышки … И вы не возвращаетесь. Никогда. Все стерто. Навеки.
Или – когда вдруг все-все вещи, даже забытые, из подвала, плотно сложены в рефрижератор, и вы отправляетесь в неизвестную страну, далеко, ты там не была, вы вообще никого там не знаете, вы туда не собирались, но едете, не знакомые и не нужные, побросавшие дом, город, сад, валит хлопьями мокрый снег … бесконечно … и безвозвратно …
Или - когда ты стоишь, тоже ночью, ждешь, ждешь, ждешь, а его нет и нет. В спальне спит ваш ребенок. А его нет и нет И не будет уже никогда. Потому что. Просто не будет.
Снова. Снова. И снова.
Снова. Снова. И снова.
Снова. Снова. И снова.
Здесь я просто могу закричать. Сколько можно?!
Снова. Снова. И снова.
Что же делать? Я думала дальше. Не заключается ли жизнь в том, чтобы быть готовым к потере, как к происшествию жизни … отпускать. Отпускать. Все. Да. Потому что, действительно, ничего вечного нет. И это - нормально. Из этого жизнь и состоит. Но - мы можем сделать что-то новое … не обязательно возвращать то, что было … не войти дважды в одну и ту же воду … Делать новое - значит жить. Приобретать, терять и снова овладевать чем-то. Так мы учимся, так мы живем, развиваемся, живем жизнь. У меня же есть силы делать? Силы жить? Да, конечно!
Я почувствовала освобождение… Что-то вдруг отпустило внутри. Габариты машины сияли, тлел закат, а я, озаренная, плакала: я пришла к той давней боли, к потере, когда не вернуть, и наконец, поняла – в этом есть сама жизнь: потерять и лишиться всего. Только я прожила это рано, слишком рано, чтобы понять, и носила в себе столько лет … И теперь с этим сознанием, озарением во мне ожило столько сил, столько новых сил для свершений. Их и раньше было не мало … но теперь совсем ушел страх …
И я плакала на балконе, и внутри меня был океан, и бескрайнее небо Вселенной, и я вышла из берегов там, где я , и слилась сейчас с чем-то большим. Я почувствовала освобождение и такое движение внутри, как если бы я была деревом, то во мне протянулся бы новый побег, дал стрелу, прорезался в воздух, со всей мощью рождения жизни, и мой ствол бы дал сейчас новый сок, упрочнился в своей силе жизни, в своей власти обладания жизнью … В этом чувстве было столько спокойствия, столько силы, и устойчивости бытия, и одновременно столько гармонии, естественности , будто спали все скрепы, державшие ствол изнутри и пошел полноводный поток, сама жизнь шла потоком во мне, нескончаемым полноводьем …пела гимн через меня …и я ей позволила течь, отняла все плотины, затворы …и вручила ей все права … быть во мне и творить свою мощь.
Габариты погасли, машина тихо тронулась с места по трассе. Я стояла немного еще, прижимая ладони в груди, и прощалась со всем своим прошлым, с благодарностью полной любви, там, где я так много боялась и не знала о своем страхе жить. Бог сейчас только нас познакомил, познакомил меня с моим с моим страхом, дал взглянуть мне ему в лицо, разглядеть его складки, морщины, отпустить и поблагодарить. Только сейчас, когда я стала готова, это стало возможно, и сейчас он простился со мной и ушел догорать в облака…
Моя лодка тихонько качнулась, я вернулась на берег квартиры из глубокого путешествия. Бог смотрел на меня из глубины, чуть касаясь огромной ладонью и мне было легко и тепло.
Content Oriented Web
Make great presentations, longreads, and landing pages, as well as photo stories, blogs, lookbooks, and all other kinds of content oriented projects.
Часть меня.
Я открыла глаза в субботу, помурлыкала под одеялом, зажмурилась: из-за жердочек жалюзи лился свет на голубой бархат: "Боже мой, сдать билет? Ну зачем это все, а?!" Я сладко потянулась. Три дня отпуска позади. Как же здесь хорошо. В своем доме. В своем. Доме. Посмаковала слово на языке. Улыбнулась. Чудесно. Чудесно. Чудесно! И зачем ехать в Питер? От одной мысли я передернулась. Бррр! Между тем, надо вставать. Собирать чемодан. Поезд после обеда.
С выражением неудовольствия я поставила ноги на пол. Деревянный. Своего дома. "Надо было сказать, что сами с Федотом приехали", - поморщившись подумала я. Сын уже почти месяц был в Питере с папой. Мама только вернулась - решила воспользоваться случаем и отдохнуть в столице. Я же настойчиво избегала поездки. И вот, решено, надо ехать... Разогнать мое брюзжание не могли даже жизненерадостные струйки света, пробивающиеся через новые ставни. Ставни моего дома. Тишина - вот что мне нужно, а не блеск имперской столицы. Я жила там 17 лет. Исчерпала до дна. Сколько можно? И что мне там делать?
С тоской, что придется пожертвовать тремя или даже - о ужас! - четырьмя днями блаженства в тишине своего дома - все разъехались! я одна королева своего королевства! - я засунула ноги в тапки и пошлепала на свою кухню. Большую и красивую. В городе, конечно, не то. Ха! В квартире! Кому нужен ваш Питер! Смог и дождь. Камень, камень и камень. Бесконечные пробки машин. Толкотня. Суета. Шум и гам. Полная презрения и неудовольствия я налила себе кофе и уселась за бар. И бара, конечно, там нет. И сада. За окнами.
Тяжело вздохнув, словно собираясь на физические работы в угольных шахтах воркутинского края - или где там они?, я сползла с табуретки и пошла паковать саквояж.
Я открыла глаза в субботу, помурлыкала под одеялом, зажмурилась: из-за жердочек жалюзи лился свет на голубой бархат: "Боже мой, сдать билет? Ну зачем это все, а?!" Я сладко потянулась. Три дня отпуска позади. Как же здесь хорошо. В своем доме. В своем. Доме. Посмаковала слово на языке. Улыбнулась. Чудесно. Чудесно. Чудесно! И зачем ехать в Питер? От одной мысли я передернулась. Бррр! Между тем, надо вставать. Собирать чемодан. Поезд после обеда.
С выражением неудовольствия я поставила ноги на пол. Деревянный. Своего дома. "Надо было сказать, что сами с Федотом приехали", - поморщившись подумала я. Сын уже почти месяц был в Питере с папой. Мама только вернулась - решила воспользоваться случаем и отдохнуть в столице. Я же настойчиво избегала поездки. И вот, решено, надо ехать... Разогнать мое брюзжание не могли даже жизненерадостные струйки света, пробивающиеся через новые ставни. Ставни моего дома. Тишина - вот что мне нужно, а не блеск имперской столицы. Я жила там 17 лет. Исчерпала до дна. Сколько можно? И что мне там делать?
С тоской, что придется пожертвовать тремя или даже - о ужас! - четырьмя днями блаженства в тишине своего дома - все разъехались! я одна королева своего королевства! - я засунула ноги в тапки и пошлепала на свою кухню. Большую и красивую. В городе, конечно, не то. Ха! В квартире! Кому нужен ваш Питер! Смог и дождь. Камень, камень и камень. Бесконечные пробки машин. Толкотня. Суета. Шум и гам. Полная презрения и неудовольствия я налила себе кофе и уселась за бар. И бара, конечно, там нет. И сада. За окнами.
Тяжело вздохнув, словно собираясь на физические работы в угольных шахтах воркутинского края - или где там они?, я сползла с табуретки и пошла паковать саквояж.
"Еще бы," - злорадно подумала я, когда небо Питера навалилось всей своей мощью на мои 90/60, придавив к земле окончательно, не оправившийся еще от бурной интеллектуальной деятельности организм. Разверните вагон. Я прошла на перрон, вынырнула из-под арки вокзала. Да. Все же. Красиво. Невский нарядно сиял фонарями и флагами, несмотря на непогоду. Даже появилось желание поскорее влиться в толпу, пронестись километры до шпиля Адмиралтейства, пролететь над Петербургом...
Я пошла привычным маршрутом: вокруг площади, к отелю, "Октябрьская", чтобы вызвать такси. Что-то неуловимое реяло в воздухе. Я пыталась распознать - что? "Да, словно я приехала в город детства, где давно не была...точно..." В голове стали всплывать мои прежние впечатления, чувства: все теперь будто стало другим. И тем, прежним, вспомненным чувствам, я улыбалась, как вдруг найденным старым игрушкам. "Как я выросла, - подумала я. - Всего год, и все так...по-другому". Этот год так меня изменил: я построила дом, в нем пригрелась, моя питерская недавняя жизнь, мне казалась бескрайне далекой... словно я уехала школьницей, а вернулась умудренной матроной... Новая жизнь стала просто ожившей мечтой - дом, река сад и яхта. Мой Грааль блистал в каждой капле росистого утра на розах. Питер с его красно-желтыми огнями превращался в "славное прошлое", оставался далеко позади.
Сколько раз я ходила мимо этой "Октябрьской"? Почему-то я вспомнила, как вела здесь свой семинар. Десять лет назад, кажется. Подъезжала сюда на "маршрутке"...
Таксист вез меня к дому, к квартире, я хватала за край это новое ощущение - повзрослевшей гостьи, навещающей город детства.
Воспоминания одно за другим отделялись от узнанных стен и летели за мной, чуть касаясь шепотом сердца:"Помнишь? Помнишь?" ... Я все помнила. Благодарю.
***
"Невский. Я поеду на Невский!" - решительно откинув одеяло, я пошла заваривать чай. Надо чем-то себя занимать, раз я здесь. Хоть все кажется таким маленьким, тесным, детским в моей старой квартире. Именно детским, да. Как игрушки после летних каникул. Вчера мне так хотелось устремиться по Невскому сразу с вокзала, смешаться с разноцветной толпой, вновь поймать ощущение города, вечный праздник живого проспекта... неожиданно меня захватило движение, но в руках был чемодан. Сегодня я могу позавтракать на скорую руку, взять такси и помчаться гулять!
Выпрыгнув из машины, чуть не доехав до метро, я наскоро сфотографировала бабочку с леопардом в яркой витрине и впорхнула на Невский. Перед носом защелкнулась дверь красноперого дабл-деккера. "О, нет, нет! Откройте!". Всегда мечтала на таком прокатиться - и такой случай. Двери открылись. Я взлетела под крышу. Как здорово! Невский быстро замелькал подо мной."Слишком быстро, - подумала я с досадой, мне хотелось прочувствовать место: каждый дом и фасад, поворот на соседние улицы...- но ладно, зато больше увижу". За окнами золотились, краснели липы и клены в торжестве сентября. "Не так уж и плохо для питерской осени", - отметила я. Веселыми росчерками грандиозных свершений золотые шпили Петропавловки и Инженерного замка прорезали круглые кроны. Драгоценно мерцали розы фельтеновской решетки Летнего сада..."Петербург все же невозможно красив..." - что-то сладко сжалось в душе и взлетело восторженным вздохом к стеклу. Гид в наушниках вещал об истории. Устоять невозможно. Мы выехали на Дворцовую. Совершенство панорам поражало . Дух захватывало арканами арок, запечатывало в куполах, квадригами, унося в поднебесную высь. "Неизменно прекрасен," - прошептала я про себя. На очередном витке дабл-деккера у Эрмитажа я вышла и пешком направилась к Невскому: мне хотелось пронестись по нему от и до, измеряя собой тротуар с бесконечным пешеходным потоком. Не раздумывая, проспект обрушился сразу - безоговорочно нарастающей каменной волной фасадов с белогривой пеной лепнины и выныривающими то и дело между громад аккуратными головками наяд, шаловливыми кудрями амуров, атлетическим рельефом могучих торсов атлантов, вздыбленными от восторга телами коней и взметающимися внутри портиков крылами грифонов. Невский лился в меня красотой - оставалось только глубже вдыхать его осень, забывая о причинах и следствиях в совершенстве коринфских колонн...
Опьяненная, возбужденная, я присела в кафе. И не думала, что так голодна! Уже пять часов, шутка ли, вокруг города...
А рядом Михайловский сад... площадь искусств...филармония вечером...хрусталь люстр и бархат кресел оттенка бургунди... Брамс... скрипичный концерт...
Я лежала в хрустящей постели и никак не могла заснуть: Невский лился во мне красотой, обвивая томительно-сладостные разрешения главной темы из адажио Брамса...
Я пошла привычным маршрутом: вокруг площади, к отелю, "Октябрьская", чтобы вызвать такси. Что-то неуловимое реяло в воздухе. Я пыталась распознать - что? "Да, словно я приехала в город детства, где давно не была...точно..." В голове стали всплывать мои прежние впечатления, чувства: все теперь будто стало другим. И тем, прежним, вспомненным чувствам, я улыбалась, как вдруг найденным старым игрушкам. "Как я выросла, - подумала я. - Всего год, и все так...по-другому". Этот год так меня изменил: я построила дом, в нем пригрелась, моя питерская недавняя жизнь, мне казалась бескрайне далекой... словно я уехала школьницей, а вернулась умудренной матроной... Новая жизнь стала просто ожившей мечтой - дом, река сад и яхта. Мой Грааль блистал в каждой капле росистого утра на розах. Питер с его красно-желтыми огнями превращался в "славное прошлое", оставался далеко позади.
Сколько раз я ходила мимо этой "Октябрьской"? Почему-то я вспомнила, как вела здесь свой семинар. Десять лет назад, кажется. Подъезжала сюда на "маршрутке"...
Таксист вез меня к дому, к квартире, я хватала за край это новое ощущение - повзрослевшей гостьи, навещающей город детства.
Воспоминания одно за другим отделялись от узнанных стен и летели за мной, чуть касаясь шепотом сердца:"Помнишь? Помнишь?" ... Я все помнила. Благодарю.
***
"Невский. Я поеду на Невский!" - решительно откинув одеяло, я пошла заваривать чай. Надо чем-то себя занимать, раз я здесь. Хоть все кажется таким маленьким, тесным, детским в моей старой квартире. Именно детским, да. Как игрушки после летних каникул. Вчера мне так хотелось устремиться по Невскому сразу с вокзала, смешаться с разноцветной толпой, вновь поймать ощущение города, вечный праздник живого проспекта... неожиданно меня захватило движение, но в руках был чемодан. Сегодня я могу позавтракать на скорую руку, взять такси и помчаться гулять!
Выпрыгнув из машины, чуть не доехав до метро, я наскоро сфотографировала бабочку с леопардом в яркой витрине и впорхнула на Невский. Перед носом защелкнулась дверь красноперого дабл-деккера. "О, нет, нет! Откройте!". Всегда мечтала на таком прокатиться - и такой случай. Двери открылись. Я взлетела под крышу. Как здорово! Невский быстро замелькал подо мной."Слишком быстро, - подумала я с досадой, мне хотелось прочувствовать место: каждый дом и фасад, поворот на соседние улицы...- но ладно, зато больше увижу". За окнами золотились, краснели липы и клены в торжестве сентября. "Не так уж и плохо для питерской осени", - отметила я. Веселыми росчерками грандиозных свершений золотые шпили Петропавловки и Инженерного замка прорезали круглые кроны. Драгоценно мерцали розы фельтеновской решетки Летнего сада..."Петербург все же невозможно красив..." - что-то сладко сжалось в душе и взлетело восторженным вздохом к стеклу. Гид в наушниках вещал об истории. Устоять невозможно. Мы выехали на Дворцовую. Совершенство панорам поражало . Дух захватывало арканами арок, запечатывало в куполах, квадригами, унося в поднебесную высь. "Неизменно прекрасен," - прошептала я про себя. На очередном витке дабл-деккера у Эрмитажа я вышла и пешком направилась к Невскому: мне хотелось пронестись по нему от и до, измеряя собой тротуар с бесконечным пешеходным потоком. Не раздумывая, проспект обрушился сразу - безоговорочно нарастающей каменной волной фасадов с белогривой пеной лепнины и выныривающими то и дело между громад аккуратными головками наяд, шаловливыми кудрями амуров, атлетическим рельефом могучих торсов атлантов, вздыбленными от восторга телами коней и взметающимися внутри портиков крылами грифонов. Невский лился в меня красотой - оставалось только глубже вдыхать его осень, забывая о причинах и следствиях в совершенстве коринфских колонн...
Опьяненная, возбужденная, я присела в кафе. И не думала, что так голодна! Уже пять часов, шутка ли, вокруг города...
А рядом Михайловский сад... площадь искусств...филармония вечером...хрусталь люстр и бархат кресел оттенка бургунди... Брамс... скрипичный концерт...
Я лежала в хрустящей постели и никак не могла заснуть: Невский лился во мне красотой, обвивая томительно-сладостные разрешения главной темы из адажио Брамса...
"Боже, снова здесь..." - я вздохнула. Вчерашний день, насытив, никоим образом не вернул мне любви к Петербургу. Я снова тоскливо скривилась. Квартира. Город. Одного дня с филармонией предостаточно. "Все это, конечно, красиво, но я хочу в дом. В свой сад. Домой. Жаль, нельзя уехать сегодня, "- чувство даром потраченных дней (всего двух) тяготило. "Надо как-то найти мотивацию все же", - и грустить не хотелось. За окном же в паузах мыслей разыгрывалось редкое солнце. "Неужели!?" Великолепие сияющих золотом листьев несколько снизило недовольство. Море парка подступало к самым ногам."Скорее гулять!" Я пронеслась через лимонно-золотую аллею, вызвала такси и поехала на Фонтанку. В такую погоду нужен корабль, лодка! "Эридан" приветливо покачивался на мерцающих бриллиантовой рябью волнах...Запасясь набором с кофе и креветочным роллом в коричневом бумажном пакете , я уселась на скамью на пустой второй палубе. Никого. Только я и река. Здесь когда-то неподалеку я спешила к студентам, а потом пила кофе с эклером в старой булочной на углу. А потом, ближе к цирку, работала там, в сером здании института. Теплоход нес меня с десятком других пассажиров по Фонтанке к Мариинскому театру, к царской Мойке через Крюков канал, рассыпая золотую пыльцу легких брызг... А затем через узкий проток под гранитным мостом прочно сцепленных глыб вдруг нырнул прямо в дельту Невы. Золотой небосвод окружил бастионы и биржу, акварелью размыл очертанья дворцов, свежий воздух реки проник в легкие вместе с восторгом: "Тебе мало?!- словно говорил город. - На тебе! Еще, еще и еще! Сколько дать тебе еще наслаждений, чтобы ты признала - я первый!" Летний сад в золотом позументе , окаймлявшем вековые медные ветви, новой порцией амброзии, растворялся в восхищенном сознании. "Еще?! - спрашивал петровский дворец. - Еще?! - задиристо восклицал позолоченный Пантелеймоновский мост. - Еще?! - разноцветно мерцал Спас на Крови. - Насыщайся! Смотри! Кто лучше меня? - снова взмыли клодтовские скакуны. Как стихия. - В немоте восхищения я ждала завершения нашей водной прогулки. Экскурсовод что-то очень хорошо рассказывала, даже что-то совсем неожиданно новое для меня, катавшейся не раз этим маршрутом, и вот мы уже на подходе к нашей пристани, рейс заканчивался, и она, начала вдруг, читать. "Как сделать так, чтоб полюбил вас Питер?
Самозабвенно, ярко полюбил..."
Стихи? Никто не читал на экскурсиях в лодках стихов. Ни один экскурсовод. Не припомню такого. Половина слов терялась в волнах: "Чтоб не дождем-простудой вас насытил,
А чтоб дождем-салютом наградил..." Не знаю таких. кто автор? Чьи это?
Как не вовремя, дочитать она не успеет, потому что уже прибываем. А стихи меж тем интересные, и мне хочется их дослушать, и я даже очень надеюсь, что она все рассчитала, и все строчки уложены в тайминг, вот поворот, еще один, наша лодка, довольно большая, очень медленно разворачивается к причалу, застывает:
"Ответ простой - любите его сами!
Любите его в снег или в грозу,
Любите его солнечными днями,
Которые бывают раз в году, "- продолжает она, и мое сердце медленно падает вниз. Любите его сами... эти строфы, словно звучат для меня...
За шумом мотора, на последних метрах до пристани, пролетают последние строки: "Вы скажете, что он чихает часто
И кашлем заражает всех вокруг.
Быть может хочет он чуть-чуть участья
И проверяет, правда ли вы друг..."
Что-то соединяется. Все мое настроение, где красота города, эти волны его красоты, которые находят на меня, насыщают, но потом вновь смываются насущными планами нынешней жизни, - это настроение небрежения, непринятия пропадает, как морок, и сердце мое - словно мгновенно открылись какие-то тайные створки дамбы - распахивается и наполняется до краев растворяющимися на исходе словами:
"Но если вдруг найдете место краше
(Так может быть, подумаешь, недуг)
Поверьте, что влюбившись в вас однажды,
Вас никогда не бросит Петербург"
Что это?
Словно ждал меня именно этот корабль, с именно этим экскурсоводом, включившим в программу стихи, никогда раньше не слышанные, словно город готовил меня эти два дня, удивленный моим равнодушием, чтобы сделать это признание, не увидев моей ответной любви ни вчера, ни сегодня, он решил испробовать верное средство и признаться мне в любви сам, после этих золотых парков, куполов, острых шпилей, волн фасадов и невской брусчатки, после дельты и Ростральных колонн."Все еще равнодушна?!" - и задетый за живое, он решился на крайнюю меру - признание и, в конце концов, меня покорил. Слезы хлынули изнутри, от самого сердца, к ресницам, комом застыв в горле, с души будто сошла пелена, и она ожила, зацвела прежней яркой любовью. "Я с тобой. Ты прекрасен. Мой дом", - цвел во мне Петербург, покоривший меня своей верностью, откровением, своей преданностью и теплом. "Я твоя. Навсегда. Тебя нет совершенней". И какое-то умиротворение благодатью распласталось в душе: больше не было недовольства, неуместности, небрежения тяги к побегу. Петербург снова мной овладел. Безупречно и благородно. Воссияв гордой статью своего несравнимого первенства. Так, наверное, перед смертью пролетает вся жизнь: быстрым калейдоскопом закружились картины из прошлого. Вот бегу по Андреевскому бульвару на Васильевском острове - моя первая работа в гимназии. Институт на Караванной. Ланчи рядом с кинотеатром "Аврора". Моя свадьба. Рождение сына. Одноклассники с сыном в цирке, в Летнем саду. Юбилей моей мамы, вместе с дедушкой, на Фонтанке. Все свидания. Все друзья. Первый бизнес. Филармония. Театр. Кафе. Вся. Моя. Жизнь. Все, что прожито здесь. Мною. Взрослой. Я пошла по Караванной, останавливая внутри себя слезы и не в силах их остановить, в ресторане у института, где когда-то почти 20 лет назад, вела первый свой курс. Все студенты словно снова толпились у входа - я как будто услышала смех.
Я взяла суп, спагетти, которые никогда бы не могла себе позволить тогда - слишком дорого. У окна, чтобы видеть крыльцо, вся окутанная чувством дома, я цедила утонченное поварское искусство, и думала: с деньгами или без Питер, примет тебя любой и даст - много и щедро, не взирая на твой кошелек. И когда у меня было только тридцать рублей на эклер, я была здесь любима и счастлива. Тридцать или три тысячи - он примет тебя любой и согреет. Может, даже сильнее - с медяками звенящем кармане.
"И куда ты хотела сбежать? От чего отказаться? Зачем?" Все вокруг дышало любовью, узнаваемостью предметов, стен, дверей, скверов, заоконных короткометражек с геранью между жителями петербургских квартир, теплотой прожитых событий. Смеркалось. Опускалось солнце за крыши, обдавая клубничным сиропом мостовые и верхушки деревьев. Рука об руку, с моим городом-другом мы пошли в розовеющий вечер - я и мой родной Петербург... в Летний сад, и к Неве, и к Исакию, пить шампанское прямо на площади, отмечать наше воссоединение и твою неоспоримость. Друг мой, сердце мое, Петербург. Пальма первенства за тобой. Признаю. Покоряюсь. Люблю.
Мне не нужно ничего выбирать - ни одну мою жизнь, все - мое. Мне - везде хорошо. И мой дом - здесь и там. И я чувствую эту опору, эту силу, что ты даешь, Петербург, не отдавший меня никому. Согревающий, рыцарский, царский. Отпускающий и всегда меня ждущий. Часть меня, как и я - твоя часть.
Сентябрь-октябрь, 2021.
Самозабвенно, ярко полюбил..."
Стихи? Никто не читал на экскурсиях в лодках стихов. Ни один экскурсовод. Не припомню такого. Половина слов терялась в волнах: "Чтоб не дождем-простудой вас насытил,
А чтоб дождем-салютом наградил..." Не знаю таких. кто автор? Чьи это?
Как не вовремя, дочитать она не успеет, потому что уже прибываем. А стихи меж тем интересные, и мне хочется их дослушать, и я даже очень надеюсь, что она все рассчитала, и все строчки уложены в тайминг, вот поворот, еще один, наша лодка, довольно большая, очень медленно разворачивается к причалу, застывает:
"Ответ простой - любите его сами!
Любите его в снег или в грозу,
Любите его солнечными днями,
Которые бывают раз в году, "- продолжает она, и мое сердце медленно падает вниз. Любите его сами... эти строфы, словно звучат для меня...
За шумом мотора, на последних метрах до пристани, пролетают последние строки: "Вы скажете, что он чихает часто
И кашлем заражает всех вокруг.
Быть может хочет он чуть-чуть участья
И проверяет, правда ли вы друг..."
Что-то соединяется. Все мое настроение, где красота города, эти волны его красоты, которые находят на меня, насыщают, но потом вновь смываются насущными планами нынешней жизни, - это настроение небрежения, непринятия пропадает, как морок, и сердце мое - словно мгновенно открылись какие-то тайные створки дамбы - распахивается и наполняется до краев растворяющимися на исходе словами:
"Но если вдруг найдете место краше
(Так может быть, подумаешь, недуг)
Поверьте, что влюбившись в вас однажды,
Вас никогда не бросит Петербург"
Что это?
Словно ждал меня именно этот корабль, с именно этим экскурсоводом, включившим в программу стихи, никогда раньше не слышанные, словно город готовил меня эти два дня, удивленный моим равнодушием, чтобы сделать это признание, не увидев моей ответной любви ни вчера, ни сегодня, он решил испробовать верное средство и признаться мне в любви сам, после этих золотых парков, куполов, острых шпилей, волн фасадов и невской брусчатки, после дельты и Ростральных колонн."Все еще равнодушна?!" - и задетый за живое, он решился на крайнюю меру - признание и, в конце концов, меня покорил. Слезы хлынули изнутри, от самого сердца, к ресницам, комом застыв в горле, с души будто сошла пелена, и она ожила, зацвела прежней яркой любовью. "Я с тобой. Ты прекрасен. Мой дом", - цвел во мне Петербург, покоривший меня своей верностью, откровением, своей преданностью и теплом. "Я твоя. Навсегда. Тебя нет совершенней". И какое-то умиротворение благодатью распласталось в душе: больше не было недовольства, неуместности, небрежения тяги к побегу. Петербург снова мной овладел. Безупречно и благородно. Воссияв гордой статью своего несравнимого первенства. Так, наверное, перед смертью пролетает вся жизнь: быстрым калейдоскопом закружились картины из прошлого. Вот бегу по Андреевскому бульвару на Васильевском острове - моя первая работа в гимназии. Институт на Караванной. Ланчи рядом с кинотеатром "Аврора". Моя свадьба. Рождение сына. Одноклассники с сыном в цирке, в Летнем саду. Юбилей моей мамы, вместе с дедушкой, на Фонтанке. Все свидания. Все друзья. Первый бизнес. Филармония. Театр. Кафе. Вся. Моя. Жизнь. Все, что прожито здесь. Мною. Взрослой. Я пошла по Караванной, останавливая внутри себя слезы и не в силах их остановить, в ресторане у института, где когда-то почти 20 лет назад, вела первый свой курс. Все студенты словно снова толпились у входа - я как будто услышала смех.
Я взяла суп, спагетти, которые никогда бы не могла себе позволить тогда - слишком дорого. У окна, чтобы видеть крыльцо, вся окутанная чувством дома, я цедила утонченное поварское искусство, и думала: с деньгами или без Питер, примет тебя любой и даст - много и щедро, не взирая на твой кошелек. И когда у меня было только тридцать рублей на эклер, я была здесь любима и счастлива. Тридцать или три тысячи - он примет тебя любой и согреет. Может, даже сильнее - с медяками звенящем кармане.
"И куда ты хотела сбежать? От чего отказаться? Зачем?" Все вокруг дышало любовью, узнаваемостью предметов, стен, дверей, скверов, заоконных короткометражек с геранью между жителями петербургских квартир, теплотой прожитых событий. Смеркалось. Опускалось солнце за крыши, обдавая клубничным сиропом мостовые и верхушки деревьев. Рука об руку, с моим городом-другом мы пошли в розовеющий вечер - я и мой родной Петербург... в Летний сад, и к Неве, и к Исакию, пить шампанское прямо на площади, отмечать наше воссоединение и твою неоспоримость. Друг мой, сердце мое, Петербург. Пальма первенства за тобой. Признаю. Покоряюсь. Люблю.
Мне не нужно ничего выбирать - ни одну мою жизнь, все - мое. Мне - везде хорошо. И мой дом - здесь и там. И я чувствую эту опору, эту силу, что ты даешь, Петербург, не отдавший меня никому. Согревающий, рыцарский, царский. Отпускающий и всегда меня ждущий. Часть меня, как и я - твоя часть.
Сентябрь-октябрь, 2021.
Content Oriented Web
Make great presentations, longreads, and landing pages, as well as photo stories, blogs, lookbooks, and all other kinds of content oriented projects.
